Степные боги
Oct. 22nd, 2011 01:57 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
black_maryaС чего начать? Со степи, забайкальской степи 1945 года.
"Предрассветная степь лежала перед ним, безмолвно обещая множество путей, маня сделать шаг, раствориться в ней, стать полынью. Воздух был неподвижен, как скорбь, как утрата близкого человека или как великий артист, которому не нужны жесты, чтобы выразить самые глубокие чувства."
Степь задает ритм романа: "она, естественно, предполагает длинные, синтаксически развернутые конструкции, историческую фактуру и линейность повествования". Степь кажется, мерещится, манит, обманывает. Это и детские игры "в войну", "поиски Гитлера", волчонок, которого мальчишка выдает за щенка, жаворонок, которым он мечтает стать, погибнув на войне, загадка шахты, в которой умирают один за другим пленные японцы, запрятанная где-то контрабандная водка, поджидающая смерть, обереги ушедших с нажитых мест бурят, память, ненависть неотличимая от любви.
Степь как необъятное пространство и пустота империи, которое каждый человек заполняет чем-то своим... "В романе ведь империи как таковые отсутствуют. Мимо станции идут эшелоны на какую-то далекую войну…
Но эти двое — русский мальчишка и пожилой японский военнопленный врач — они выброшены из своих имперских систем. Им нужно их чем-то замещать, понимаете? "
Роман в общем-то краток. Нет, точнее, он сокращен. Поначалу роман задумывался как "эпос в шолоховском стиле", и это ощущение о него сохраняется. Язык то лиричен, то обыденно груб. Герои, показанные глазами десятилетнего мальчишки, немножко "ненастоящие", как все взрослые в восприятии детей. Тем не менее все характеры и секреты прочитываются безусловно. После, на вырост.
Именно в этом простодушном "на вырост" и заключена сила романа, который в общем-то говорит о человеке и империи. Русском мальчишке и японском самурае. "Поиски национальной самоидентификации, возрождение — давайте назовем его так — имперского мышления очевидно предполагают некую внутреннюю агрессию. Интеллектуальную агрессию в том числе. И самая сильная по агрессивности тема — это, конечно, тема войны. Попытка исследования войны (по крайней мере у меня) есть явный отклик на то, что происходит сейчас с Россией. Она усиливается."
И пусть к империям я отношусь равнодушно, роман достойный.
"Предрассветная степь лежала перед ним, безмолвно обещая множество путей, маня сделать шаг, раствориться в ней, стать полынью. Воздух был неподвижен, как скорбь, как утрата близкого человека или как великий артист, которому не нужны жесты, чтобы выразить самые глубокие чувства."
Степь задает ритм романа: "она, естественно, предполагает длинные, синтаксически развернутые конструкции, историческую фактуру и линейность повествования". Степь кажется, мерещится, манит, обманывает. Это и детские игры "в войну", "поиски Гитлера", волчонок, которого мальчишка выдает за щенка, жаворонок, которым он мечтает стать, погибнув на войне, загадка шахты, в которой умирают один за другим пленные японцы, запрятанная где-то контрабандная водка, поджидающая смерть, обереги ушедших с нажитых мест бурят, память, ненависть неотличимая от любви.
Степь как необъятное пространство и пустота империи, которое каждый человек заполняет чем-то своим... "В романе ведь империи как таковые отсутствуют. Мимо станции идут эшелоны на какую-то далекую войну…
Но эти двое — русский мальчишка и пожилой японский военнопленный врач — они выброшены из своих имперских систем. Им нужно их чем-то замещать, понимаете? "
Роман в общем-то краток. Нет, точнее, он сокращен. Поначалу роман задумывался как "эпос в шолоховском стиле", и это ощущение о него сохраняется. Язык то лиричен, то обыденно груб. Герои, показанные глазами десятилетнего мальчишки, немножко "ненастоящие", как все взрослые в восприятии детей. Тем не менее все характеры и секреты прочитываются безусловно. После, на вырост.
Именно в этом простодушном "на вырост" и заключена сила романа, который в общем-то говорит о человеке и империи. Русском мальчишке и японском самурае. "Поиски национальной самоидентификации, возрождение — давайте назовем его так — имперского мышления очевидно предполагают некую внутреннюю агрессию. Интеллектуальную агрессию в том числе. И самая сильная по агрессивности тема — это, конечно, тема войны. Попытка исследования войны (по крайней мере у меня) есть явный отклик на то, что происходит сейчас с Россией. Она усиливается."
И пусть к империям я отношусь равнодушно, роман достойный.
