black_marya: (человеческое лицо)
It was important that everything [in Mister B. Gone] be contained within the words. In fact at one point somebody suggested I do some illustrations, and I said, 'Christ, no. Absolutely not!' This is about characters who live in our imaginations, conjured through these words. I don't want to do anything that could compromise that conjuring... [It's] exactly the opposite of Abarat. This is a book about 'The Word'. Where 'The Word' comes from; where 'The Word' goes; what 'The Word' can achieve; and what 'The Word' can fail to do.
It's a completely different kind of writing from third-person, because when you're constructing a narrative that way, it's a different kind of language you're using. Botch's language is particular to himself. He's not one for highfalutin terms. He speaks in basic, short sentences. The kind of language I used in Imajica, for instance, which was long sentences with many clauses in them and lengthy, dense paragraphs, was totally unwanted here. What I needed was Botch's simple, demonic voice.
I wrote it in a sort of madness. Once I started, I couldn't stop. It was strange, it was very strange. I even suspended painting for a while, which I haven't done for a long time and was not good for me physically. I actually keep fit by painting four hours a day. And it wasn't good to suspend that. But Jakabok, dammit, called me back to the page. Even when I was weary, I couldn't shut him up; he was there in my head. I knew what the next sentence was, always, always...


Увы, книга оказалась "не моя", прежде всего по стилистике, наверное... но я сознательно не стала погружаться в нее с головой, что лишило голос рассказчика его притягательной, демонической силы и власти напугать, ранить, заставить задуматься.

13-е

Jan. 13th, 2012 11:28 am
black_marya: (ромашки)


I hope that in this year to come, you make mistakes.

Because if you are making mistakes, then you are making new things, trying new things, learning, living, pushing yourself, changing yourself, changing your world. You're doing things you've never done before, and more importantly, you're Doing Something.

So that's my wish for you, and all of us, and my wish for myself. Make New Mistakes. Make glorious, amazing mistakes. Make mistakes nobody's ever made before. Don't freeze, don't stop, don't worry that it isn't good enough, or it isn't perfect, whatever it is: art, or love, or work or family or life.

Whatever it is you're scared of doing, Do it.

Make your mistakes, next year and forever.

Sacrament

Nov. 17th, 2011 01:02 am
black_marya: (человеческое лицо)
Ах черт, "Таинство" оказалось одним из лучших романов Баркера, очень личным и очень мне созвучным.

Баркер всегда поэтичен... да, пожалуй, его многосотстраничные романы выстроены как стихи; повествование имеет свой ритм, сложные рифмовки и аллитерации: оборванная в одной главке, нить повторится в следующей - с другой точки зрения, и то, что, вырванное из контекста, может показаться банальным, приобретет объем и вибрацию живого существа.
Знаете, не буду приводить цитаты... хотите - перескажу оглавление? Почти верлибром...

He Stands Before An Unopened Door
He Dreams He Is Loved
He Is Lost; He Is Found
He Meets The Stranger In His Skin
He Names The Mystery
He Enters The House Of The World

Quiddity

Nov. 8th, 2011 01:33 pm
black_marya: (чюрленис)


Остров оказался живой. Не населенный живыми существами, а созданный из живой материи. Хови слышал биение двух сердец, а поверхность его блестела, словно кожа. Он понял, что это такое, только когда почти коснулся острова. Он рассмотрел две худощавые фигуры гостей с приема, вцепившиеся друг в друга с выражением ярости на лицах. Хови не имел чести быть представленным Сэму Сагански, не слышал он и ловко стучащих по клавишам пальцев Дуга Франкла. Он видел только двух сцепившихся врагов в сердце острова, который, казалось, вырастал прямо из них. Из их спин вздымались огромные горбы, конечности вытягивались и смешивались с плотью врага. Эта структура продолжала расти, образуя все новые узелки и отростки, ветвившиеся вдоль рук и ног, и каждое новое образование все меньше напоминало человеческую плоть. Это зрелище скорее восхищало, чем пугало. Похоже, оба борца не чувствовали боли. Глядя на то, как разрастается структура, Хови смутно осознавал, что присутствует при рождении новой тверди. В конце концов они умрут, тела подвергнутся разложению, но оплетающий их остров не такой уж хрупкий. Его края больше напоминали кораллы, чем плоть. Противники умрут и превратятся в окаменелости, похороненные в сердце созданного ими острова, а сам остров продолжит плавание.

Хови оттолкнул от острова свой плот из обломков дома и поплыл прочь. Дальше море было усеяно обломками: мебель, куски штукатурки, светильники. Он проплыл мимо головы карусельной лошадки: она косила назад нарисованным глазом, словно напуганная происходящим. Но нарождающихся островов среди плавучего мусора больше не было. Похоже, Субстанция не творит из неодушевленных вещей. Или со временем она отзовется и на отголоски сознания создателей этих вещей? Может ли Субстанция из головы деревянной лошадки вырастить остров, который будет носить имя того, кто сделал лошадку? Все может быть.

Вот это самые правильные слова.

«Все может быть».
black_marya: (чюрленис)
The truth is, I write religious fiction, though the phrase causes people to pale around the gills. Clearly fantasy and horror are often about the fundamental problems of existence. Horror itself is very often religious in its roots.
Where else can you credibly deal with the absolutes of good and evil or probe life beyond the grave? Where else can characters converse with the dead? Those are the same tools of the metaphysician...

The distinction I make between the message-carriers and the message itself is very strong. Priests don't come out very well in my books, but the underlying mythologies - the idea of redemption, the idea of having someone to die in order to save, the idea of non- judgmental love and so on - are themes that come up over and over again in my work. But I don't write cynically about the message. I write cynically about the agents. The vocabulary of the fantastique generally is shot through with religious underpinnings of various kinds. You don't have to be Sherlock Holmes to realise that, encoded in a lot of fantasy, science fiction and horror are the large problems which once would have vexed theologians. But the anxieties we feel are not addressed from the pulpit any longer. Well, they are addressed from the pulpit, it's just that there's nobody in the pews. So we look elsewhere.

...I'm a believer in the sense that Blake was a believer. I'm a believer in the sense that I take the Bible as something which is available for very private interpretation, and that interpretation may not sit well with conventional interpretations. The material is there for investigation and investigation on an intimate level. Its lessons, its wisdom, its serenity, its good sense, its absurdities and malice - it's very malicious at times - are all part of what makes it remarkable. So I suppose my reading of it means I've ended up as a strange kind of believer.
black_marya: (Default)
Клайв Баркер где-то сказал, что старательно затушевывает в своих романах делали, которые можно назвать "реквизитом": например, какие сигареты курят герои, какой алкаголь закладывают за воротник, отсылки и цитаты из фильмов и т.д. Такие постмодернисткие штучки, по его мнению, попытка "застенографировать переживания". Это делает и подробности и детали "одноразовыми". Это как описать Мадам Бовари через то, какие сигареты она курила, какими духами душилась и пр. Описанная таким образом, она не будет потрясающим, загадочным литературным персонажем и очень скоро морально устареет...

Собственно, именно этим мне так не нравится современная русская литература. Хотя, надо признать, отчасти именно поэтому же интересна иностранная проза - в ней можно прочесть обыденность другой страны.

Мне кажется, что и вся постмодернистская литература за редкими исключениями - пример не кропотливой работы и талантливой стилизации, а именно творческого бессилия и лени авторов.
black_marya: (Default)
CB: You know, some of the books are in as many as 23 languages. The Russian response to these books is passionate. The Korean response to these books is passionate. A lot of that is to do with, I believe, a kind of mythic commonality. Something which proves Jung right. That the images which move us at root are common whatever culture you live in. There are Eden stories and there are flood stories and there are crucified god stories. And there are stories of animal spirits, there are stories of journeys taken into fantastic cities and so on and so forth across the planet.

One of the things I try to do in my fiction is strip it of particulars. Like there are no references to what kind of cigarettes people smoke. What kind of booze is going down their throats. There are very few references to movies. I hate it when writers stoop to, as I see it, something which is so particular that it's almost as if they're making a cultural reference to give you shorthand to the feeling.

Read more... )
black_marya: (чюрленис)
Баркер определяет жанр, в котором пишет не как хоррор, а как метафизическую фэнтези. Когда сама я билась подобрать определение его книгам я, кажется, говорила "философская" или "мистическая", но тут же была вынуждена делать оговорки. "Метафизическая" - это правильное слово.

Поэтому даже роман "Великое и тайное шоу" (переведенный на русский как "Явление тайны"), показавшийся мне самым шокирующим и страшным из всех прочитанных мною книг Баркера, не совсем триллер. Он об ужасе, да, но этот ужас не имеет материального воплощения. Почти...

Это книга про мечты и про сны. И для меня самое страшное в романе - когда они обретают плоть, переплавляя и само человеческое тело в собственное подобие.

Баркер говорит: "Действие романа в основном - я бы сказал, на 90% - разворачивается в реальном мире... Но вы ведь знаете, какова моя реальность. Моя реальность ежеминутно открыта для трансформаций и преображения - это мир, томимый призраками и видениями, осажденный чудесами и демонами, и они могут нахлынуть при малейшем попущении... В "Книгах Искусств" меня поглощает мысль о спектакле, разыгрывающемся в сновидениях, - о том, что происходит с нами в течение 25 лет жизни, пока мы спим и видим сны. Ведь человеческая психология так сложна. Мы непрестанно рассказываем самим себе истории. А история, рассказанная в "Великом и тайном представлении", оказывается созвучной и миру за пределами сна. Другими словами, в первой "Книге Искусств" нам мельком (ведь неоглядная часть истории еще впереди) открывается понимание того, что сон - это дверь, а сны и мечты - нечто большее, чем обыденный вымысел, которым люди тешат себя. Сны включены в матрицу мифологем, и поэтому так захватывают меня - в них можно отыскать ключ к спасению. Вот поэтому я люблю и ценю подобные истории - как руководство по выживанию."

"The bulk of the book - I would say 90% - takes place in the real world. Only 10% takes place in Quiddity. But you know what my reality is like. My reality is open every minute to transformations, to transfigurations - a ghost haunted, vision haunted world in which magic and demonic doings can erupt at the slightest invitation... What preoccupies me in The Art is the idea of the dream show, what happens to us in the 25 years of our lives when we sleep. Our psychologies are so complex. We are telling stories to ourselves all the time. In the Great And Secret Show, the story is one which turns out to have a relevance beyond the realm of sleep. In other words, what we discover in the first book (albeit briefly, because there's a huge story yet to be told) is that sleep is a door, that dreams are more than casual fictions we whip up for our own delectation. Dreams are part of a matrix of mythologies where we are given clues for our survival and that intrigues me immensely. It's one of the reasons I love this kind of fiction. I value it because it's a manual for survival."

Но Баркер неоднозначен, и то, что воплощало неизъяснимый ужас, может обернуться благодатью... ведь речь идет о человеческом бытии. Поэтому в последних строках романа боль и радость сплавлены в единое томление:

Они стояли на краю озера, но, конечно же, это был не Мичиган. Это была Субстанция. Мысль о ней причиняла боль. Так болит всякая живая душа, когда ее коснется тихий шепот моря снов. Но они, видевшие это море наяву и знавшие, что оно реально, чувствовали боль резче и острее.
До рассвета оставалось недолго, и с первыми лучами солнца они отправились спать. Но пока свет не рассеял чары воображения, они стояли в темноте и ждали со страхом и с надеждой, что то, другое, море позовет их на свои берега.
black_marya: (человеческое лицо)
Очередная книга Баркера про море снов, отступив, оставила мне сломанную игрушку - странный вопрос: что же снится России?

Из стародавнего интервью Клайва Баркера: "Я хотел в "Книгах Искусств" сказать об Америке нечто такое, что мне, надеюсь, удалось рассказать об Англии в "Сотканном мире. Если в двух словах, книга - о Голливуде, сексе и Армагеддоне".
("Succinctly put, it's about Hollywood, sex and Armageddon. I wanted to do for America with 'The Art' what I hope I accomplished by setting 'Weaveworld' in England.")

Возможно поэтому, многое в книге показалось... чуждым мне. Начиная с псевдоидиллических декораций романа - маленький городок, американская мечта, налаженный быт, мелочная религиозность, - и заканчивая самой идеей Армагеддона. Собственно говоря, мне кажется, именно эта антитеза определяет мифологическую суть Америки. Не случайно, американцы снимают все новые и новые фильмы-катастрофы, а в остальном мире этот жанр не распространен и вовсе не потому, что требует огромного бюджета. Просто для европейского (и российского) сознания идея Армагеддона не является болевой... Я, конечно, плохой судья, так как это все - очень и очень не мой жанр, но единственный европейский роман об Армагеддоне, который я читала - это "Благие предзнаменования" Пратчетта и Геймана... что, собственно говоря, само по себе очень значимо - ведь это фарс.

Тема налаженности и скуки жизни, возможно, ближе европейцам, чем нам, но все же - другой полюс, а следовательно и вся мифотворческая динамика иная. Мне кажется, европейская антитеза - это рационализм и непознаваемое: хаос, бессознательное, фанатизм, безумие, эскапизм. Вот поэтому Америка - родина научной фантастики, а Англия - фэнтези.

Так что же снится России, какие ключи питают ее мифотворчество? Из полузабытых Стругацких, Бесов, Капитанской дочки и собственных страхов я сложила такую антитезу: обыденный деспотизм, маленькие человечки и бесовское начало русского бунта. И тот и другой полюс связывает одно - потеря смысла жизни.

Quiddity

Jan. 30th, 2011 11:26 pm
black_marya: (читаю)
Прежде всего, Аристотель обозначает предмет философского учения о бытии как το τί ήν είναι, quidditas, "чтойность". "Чтойность" для каждой вещи есть то, что говорится о ней самой" (Met. VII 4, 1029b 13). Так, например, "быть образованным" не есть чтойность человека, потому что человек может и не иметь образования. Чтойность человека – то, без чего он не может быть человеком. "Чтойность [мы утверждаем] относительно того, смысл чего есть определение" (1030а 6). Чтойность есть также то единичное, чем данная вещь отличается от всех прочих вещей. Все это первоначальное определение чтойности можно выразить, следовательно, так. Она есть 1) смысл вещи, 2) данный как неделимая и простая единичность и 3) зафиксированный в слове.
Эта первоначальная установка делается более содержательной, если мы отграничим чтойность от других сходных или параллельных слоев бытия, а) Необходимо отличать чтойность от "наличного что" (τό τί έστι). Уже А.Тренделенбург дал по этому поводу почти исчерпывающее разъяснение. "Наличное что" есть вещь со всеми ее случайными качествами и особенностями, в то время как чтойность есть нечто смысловое, принципное, хотя она тоже хранит в себе соотнесенность с материей и не является чистым и отвлеченным "эйдосом". Это – новая структура эйдоса, когда он мыслится не сам по себе, но как соотнесенный с материей. b) Более ясно эта особенность чтойности проступает при сравнении ее с "сущностью", "фактом". Смысл и факт отличны друг от друга, так как факт имеет смысл и смысл осуществляется (а иначе всякий смысл уже был бы вещью, и всякая вещь уже была бы понятием). Но смысл и факт, далее, тождественны друг другу, так как перед нами тут нечто нумерически одно, осмысленный факт, который, как таковой, самотождествен. с) Поэтому, сопоставляя чтойность с "становлением", Аристотель утверждает, что сама чтойность не становится, что она не имеет тех материальных частей, которые свойственны физической вещи, но она содержит в себе материю чтойно же, в качестве чистого же смысла, έν τώ λόγω. Сюда же, очевидно, относится и известное учение Аристотеля об умной материи. d) Далее, интересные подробности понятия чтойности вскрываются при сравнении ее с понятием цельности. Чтойность есть цельность, но не в смысле собранности материальных частей. Медь в этом смысле не есть часть статуи, и сумма медных частей не есть сама по себе статуя. Это, однако, не мешает тому, чтобы статуя была дана только в меди и имела действительно медные части, но тогда это не чтойность статуи, а статуя как вещь. е) Чтойность далее отождествляется с принципом и идеальной причиной. Но только надо помнить, что эта причинность совершенно имманентна чтойности, так что по ней самой уже видно, где кроется ее причина и что она сама для себя есть причина. f) Наконец, понятие чтойности связано у Аристотеля с проблемой общего и единичного. Тут залегает одна из основных апорий Аристотеля, которая является камнем преткновения для понимания со стороны весьма многих исследователей Аристотеля. Именно, Аристотель, как известно, с одной стороны, опровергает Платоновы идеи как отрешенные общности, с другой же, сам их постулирует, ибо, по его же собственному учению, знание возможно как знание общего. Единичное нельзя знать. Его можно только ощущать. Эту апорию он сам и формулирует (Met. III 999а 24 – b 20), сам и разрешает (XIII 10, 1086b 16-1087а 25).
Сущность этого разрешения, как бы его ни игнорировал Целлер и те, кто находится под его игом, имеет вполне аристотелевский характер и сводится к следующему. Именно, проблему общего Аристотель связывает с проблемой потенции и энергии. Общее так относится к единичному, как потенция к энергии. Общее есть потенция, возможность, заданность, принцип; энергия же есть осуществленность (конечно, смысловая), действительность, умно-зрительно данная картинность и изваянность. Не стоит здесь излагать учение Аристотеля о потенции и энергии. Но ясно, что чтойность, как полная характеристика бытия, оказывается сразу и общим и единичным, потенциально-общим и энергийно-единичным, и эти две сферы в чтойности не разорваны, но даны сразу и самотождественно. Чтойность и есть смысловое тождество эйдоса и материи, логического и алогического, потенциального и энергийного. Она есть энергийно-осмысленный лик вещи, или символ.

А.Ф.Лосев. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993
black_marya: (читаю)
'I never thought I'd be standing in your momma's back yard with my arms around you,' Howard said.
'Miracles happen.'
'No they don't,' he said. 'They are made. You are one, and I am one, and the sun's one, and the three of us being out here together is the biggest one of the lot.'
black_marya: (чюрленис)
В соответствии с фундаментальным учением Плутеро Квексоса, самого знаменитого драматурга Второго Доминиона, в любом художественном произведении, сколь бы ни был честолюбив его замысел и глубока его тема, найдется место лишь для трех действующих лиц. Для миротворца – между двумя воюющими королями, для соблазнителя или ребенка – между двумя любящими супругами. Для духа утробы – между близнецами. Для Смерти – между влюбленными. Разумеется, в драме может промелькнуть множество действующих лиц, вплоть до нескольких тысяч, но все они не более чем призраки, помощники или – в редких случаях – отражения трех подлинных, обладающих свободной волей существ, вокруг которых вертится повествование. Но и эта основная троица не сохраняется в неприкосновенности – во всяком случае, так он учил. С развитием сюжета три превращается в два, два – в единицу, и в конце концов сцена остается пустой.
 
Так начинается "Имаджика" Клайва Баркера... и на протяжении романа, то те же самые, то новые, будут возникать и распадаться эти треугольники. Зеркальные отражения или иллюзии, симметрия или единство противоположностей. Живая геометрия романа вскоре уже не будет поддаваться определению. Великий сюжет, история миров и богов... история, которая пожирает своих героев. И в конце концов сцена остается пустой.

Роман противоречивый, но все же сплавляющий воедино столь многое... )
black_marya: (чюрленис)
Если пытаться в двух словах объяснить грозную харизму книги Мариам Петросян "Дом, в котором..." - она не то, чем кажется. Чем бы она ни казалась.

Снились ли вам когда-нибудь такие невероятные, наполненные истинностью и жизнью и чудом сны, что невольно думалось: не хочу, никогда не хочу просыпаться?.. И как только всплывала эта мысль, это желание удержать сон голыми руками, он сразу неуловимо менялся, словно наполняясь гнилостной отравой... Просыпались вы в холодном поту, и сердце то ли ноет от пережитого ужаса, то ли сладко щемит от утраты?

Сон... Наверное, более точного слова я не найду. Эта книга - сон, именно такой жуткий и прекрасный... Но это лишь  ощущение, которое я пытаюсь ухватить голыми руками.

А если начинать сначала... Книга - о школе-интернате для детей калек. Это и есть Дом.

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов — предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, — обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы — интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами — зубцов и пустырей — стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям — захоронениям его ровесников. Он одинок — другие дома сторонятся его — и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор — длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Он непригляден и неуютен. Но это - Дом. В том забытом смысле (кто-то писал про книгу, что она "про страх жизни в коллективе. Вся эта тысяча страниц как некий немой укор сверхиндивидуальности – основе современного общества, и одновременно полное непонимание, что с ней делать с этой сверхиндивидуальностью) - "Нам целый мир - чужбина, отечество нам - Царское Село"...

Хотя и это не важно, как и не важно, что дети Дома - калеки, брошенные родными. Нет, обо всем этом написано, но книга не об этом. Как говорила в интервью сама автор:

На самом деле болезни и физические недостатки моих героев имеют значение лишь постольку, поскольку мне нужно было создать замкнутое пространство, живущее закрытой, скажем так, камерной жизнью, и обычная школа-интернат не дала бы мне такой большой «закрытости», так что сама тема инвалидов, «людей с ограниченными возможностями», не имеет здесь такого уж значения…

Это книга - о детстве... и искренняя и точная... Но мое детство было совсем другим, и щемящее чувство узнавания меня не посетило. Поэтому скажу снова чужими словами:

Автор заглянула в какие-то сокровенные уголки, видишь собственное отражение среди тумана, в который убегал, чтобы встретить чудовищ, среди ночных рассказов, после которых в ночи рождались легенды, среди игр, правил и кличек. Детство всегда остается самой светлой порой, каким бы тяжелым оно ни было. Дети, чьи родители далеко, исчезли, умерли или предали – я играл с ними, у них всегда иной взгляд: цепкий, взрослый, серьезный, в нем мало тепла, он обращен вовнутрь. Эти дети словно с иных планет, их сердца под семью замками, под плитами обид и защит, и ключи к ним зачастую отданы неизвестным пространствам, куда многим вход заказан. Не понимаю, как она попала туда? Где подсмотрела эти рвущиеся на части души? И все же, несмотря на сотканные из слез дни, окунуться в детство – невероятный подарок… Хотя, казалось бы, никаких новых слов не изобретено - они уводят так далеко, что страшно вернуться.

"Дом, в котором..." как роман соткан буквально из воздуха. Здесь нет приключений и четкого сюжета, нет времени... это что-то вроде романа в письмах, собранного из будней, дневниковых записей разных обитателей Дома, из надписей на стенах, рисунков, снов, сказок, амулетов и даже самих кличек героев. Тем не менее все фрагменты складываются, и все шифры прочитыватся легко и недвусмысленно. Почти всегда. Язык и хорош и незаметен. (Как кто-то сказал, язык советских переводов с английского...) Книга прочитывается на одном дыхании.

Здесь нет времени. Нет завтрашнего дня. Только сегодня. Мифологизированы не только герои... Сфинкс, Слепой, Смерть, Ангел, Македонский, Лорд, Стервятник - это клички. И не только клички. Мифилогизировано и время. Оно течет не так как в окружающем мире, в Наружности. В Доме раньше срока ломаются все часы. В Доме есть Ночь Сказок и Самая Длинная Ночь,  а также Ночь Монологов и Ночь Снов. И возраст героев - относителен. Это и безвременье в котором живут несчастливые люди. И не только. "Там, если внимательно прочитать, можно понять, кто из них намного старше 16–17 лет, кто находится в этом возрасте, а кто вообще как бы молодым никогда и не был... "

И это безвременье - часть того, что делает Дом воплощением детства. Наружность, о которой говорить не принято, особенно в будущем времени, - это взросление. Мариам Петросян говорит, "у моих героев есть тот же комплекс, который есть и у меня, – они не хотят расставаться со своим детством. Собственно, вся книга про это. Не совсем, конечно, но по большей части их страх перед «наружностью» – это страх вырасти".

Время, когда Дом придется покинуть, - это Апокалипсис. Кровавый.

И поэтому роман кажется мне эсхатологическим. Он заканчивается, как заканчивается мир. Раз и навсегда. Нелогично или, точнее, алогично и словно против воли. В другом интервью Мариам Петросян так говорит об этом: "Не будь Курильщика ― самого нормального и обычного из моих героев, финал бы, наверное, вообще не состоялся. Все остальные персонажи сопротивлялись бы до последнего, как это вышло со Сфинксом. Так что осознанных возможностей для сиквела я не оставляла. Что-то такое мелькает в эпилоге, но это непредумышленно."

Я всегда любила романы о взрослении. Но не этот. Здесь именно что нет взросления и роста героев. Они не столько взрослеют, сколько меняют маски... клички, прически, грим, одежки, очки... Мутируют... И во всем этом куда больше символов, чем сути.

И важная часть Дома и его тревожащей харизмы - это его другая сторона... Серодомный Лес. Именно здесь маски намертво прирастают к лицу и становятся тайной сущностью. Видение рая? Возможно. Но не для меня. И все же именно Лес прорастает за пределы реальности, наполняя ее эсхатологической мифологией. Обещанием и проклятием.

Многие называют "Дом, в котором..." светлой книгой о дружбе и человечности. Для меня - это книга о Доме. Сумрачная книга. И авторское название ее - вовсе не "Дом, в котором...", а "Дом, который..." Дом, который навеки владеет душами своих воспитанников. Возможно, это прекрасно, а возможно, страшно.

(И это немного напоминает "Похитителя вечности" Клайва Баркера. Но его повесть - это притча, а книга Мариам Петросян - летопись. И посыл у них почти диаметрально противоположный. Так, впрочем, интереснее. Хотя по духу и звучанию правильнее было бы проводить параллель со Стругацкими).

UPD: к слову не пришлось, но здесь тоже очень интересный отзыв.

Ну и пусть здесь будет и список мальчаковых спален-стай, раз уж в бумажной книге его почему-то нет. )
black_marya: (читаю)
"The more I know this family, the stranger it seems."
Deborah smiled, her gaze sliding away.
"What does that mean?" Rachel said.
"What?"
"The smile."
Deborah shrugged. "Oh, just that the older I get the stranger everything seems."
black_marya: (чюрленис)
Совершенно невероятная книга, открывающая необъятные видения рая и ада и смерти и творения... но камерная, интимная, человечная.
I wanted the main character, Cal, to have such an extraordinary experience on his entry into the world that we, through that experience, would understand for the rest of the book that this was a world worth saving, you know? Now, had he gone into that world, picked up an enchanted sword and chopped goblins to pieces, I would have thought, 'Fuck it... Who the fuck cares? What's the use of preserving that?'
Неописуемая... иллюзии могут обернуться реальностью, а реальность - выдумкой... девица станет драконом, а дракон - павшим рыцарем... ангел - смертным ужасом... или все же ангелом...
There is no first moment; no single word or place from which this or any other story springs.
The threads can always be traced back to some earlier tale, and to the tales that preceded that: though as the narrator's voice recedes the connections will seem to grow more tenuous, for each age will want the tale told as if it were of its own making.
Thus the pagan will be sanctified, the tragic become laughable; great lovers will stoop to sentiment, and demons dwindle to clockwork toys.
Nothing is fixed. In and out the, shuttle goes, fact and fiction, mind and matter, woven into patterns that may have only this in common: that hidden amongst them is a filigree which will with time become a world.
It must be arbitrary then, the place at which we chose to embark.
Somewhere between a past half forgotten and a future as yet only glimpsed.
Книга о потерянном рае... но не о добре и зле, а о человеке...
I don't believe some abstract evil is screwing our lives up, we screw up our own lives. Other human beings screw our lives up for us and we sometimes aid them by voting for them. I don't believe there's some great malfeasance that means us nothing but harm. Chance, circumstance, accident, but mainly human malice are what bring us down. 
И при всей переменчивости обличий добра и зла - искренняя и нравственная...
И, несомненно, аллегория... но и живое воспоминание, человеческое чувство и подлинная история.
Книга масштабно задуманная... единственная напомнила мне Властелина колец... (хотя эта история выстроена совсем не так, как та история, которую стремился воссоздать Толкиен...) но всего лишь обрывок, недосказанный фрагмент...
Weaveworld is full of unrequited enquiries. <...> For all its length and elaboration, the novel does not attempt to fill in every gap in its invented history. Nothing ever begins, its first line announces; there are innumerable stories from which this fragment of narrative springs; and there will be plenty to tell when it's done. Though I get requests aplenty for a sequel, I will never write one.
Книга о потерянном рае... но вовсе не о Боге, ангелах, религии...
Здесь все навсегда связано с  человеком. Даже творение и гибель миров... That which is imagined need never be lost. Разрушить то, что любил, а затем возненавидел - свой потерянный рай,- можно только разрушив себя самого. Если для уничтожения Страны Чудес нужно пролить кровь, это всегда - твоя кровь...
Книга современная... но питающаяся легендами и переосмысленной в ходе человеческой истории религией. И непреходящая.
Tales of Paradise Lost are central to our culture, of course; we are all exiles from some place of bliss...
...
The longing for the other place. Yes, obviously that intention was there from the beginning... the feeling is that there is a home which is even more fundamental than the home where you were born, that maybe we have, prenatally, an image of Eden, or of a perfect place, or a place where we may be perfectible.
...
We live, it seems to me, in a society in which meaning is being drained away, in which metaphysical significance is under siege…150 years ago, our sense that the world was a watch and God was the watchmaker would have been very strong. Now, we... are born into a world in which the atom bomb exists... in which AIDS is rampant. We live in a world in which fear and anxiety are commonplace. On one curious level, one of the ways that people have responded to this high level anxiety is not to search. I don't see a massive explosion of genuine metaphysical enquiry, I see Jonestown kind of things; I see cults and eruptions of California-ese… Relating that to the fears that I have and the hope that I have, my fears are finely related to the death of meaning... One of the things that 'Weaveworld' is about is meaning being frail in the world, a frail thing subject to forgetfulness. The major theme of 'Weaveworld' above all is memory. It's about how you hold on to something that you had when you were a child, the knowledge you had as a child, how we as a species hold on to a kind of optimism which we remember. How we have a memory of Eden, a 'race' memory, a subconscious memory of Eden.
...
What I'm trying to do in this book is make a fantasy about why we want fantasy.
black_marya: (читаю)
Помню окно в фермерском доме в Северном Уэльсе, у которого был подоконник из побеленного камня, такой глубокий, что я до шести лет умещался на нем целиком и сидел, подтянув колени к подбородку. Из этого потаенного места мне открывался вид на яблоневый сад за домом. В то время сад казался мне большим, хотя, оглядываясь назад, я понимаю, что там было не больше двадцати деревьев. В жаркие дни после полудня фермерские кошки, утомленные ночной охотой, приходили туда подремать, а я высматривал в высокой траве яйца, оставленные заблудившимися курами. За садом была невысокая стена, поросшая старым мхом, за стеной — широкий колышущийся луг, где паслись овцы, и совсем уже вдалеке таинственно синело море.

Понятия не имею, несколько эти воспоминания соответствуют действительности. С той поры, когда я мог поместиться в оконной нише, прошло почти сорок лет. Фотографии, сделанные моими родителями в то далекое лето, все еще смотрят с ветхих страниц их фотоальбома, но они маленькие, черно-белые и не всегда четкие. Есть даже пара снимков со спящими кошками. Но нет ни сада, ни стены, ни луга. И окна, на котором я сидел, тоже нет.

Возможно, на самом деле не так уж важно, верны ли мои воспоминания; важно то, как сильно они меня трогают. Я до сих пор вижу это место во сне, а когда просыпаюсь, явственно помню каждую деталь. Запах ночника, который мать ставила на комод в моей спальне, тени под деревьями, тепло и тяжесть яйца, найденного в траве и доставленного на кухню, словно драгоценное сокровище. Эти сны представляют все доказательства, которые мне нужны. Я уже был там однажды, безгранично счастливый. И я верю, что окажусь там снова, хотя не могу объяснить, каким образом.

Того фермерского дома больше нет, кошки умерли, сад выкорчевали. Но я все равно попаду туда.

*  *  *
Если вы уже прочитали книгу, вы уловили сходство ее идей с этим отрывком автобиографии. Да, конечно, в романе говорится и о магии, и о пустых обещаниях, и об ангельском суде, однако суть истории в том, что герои вспоминают — или не могут вспомнить — увиденный мельком рай.
black_marya: (Clive Barker)
Начала читать "Сотканный мир" Клайва Баркера. Пока прочла 90 стр. из 720. Неспешно развертывается сюжет, словно действительно ткется из небольших главок-виньеток. Собственно благодаря такой дробной подаче текста: 3 книги, 13 частей, 109 главок... - книга не кажется столь пугающе и неподъемно толстой.
А сегодня черт меня дернул посмотреть, что пишут про книгу... (я-то смотрела отзывы на Амазоне... ) А тут все в один голос советуют "не читать никогда, если только вам не нравятся сцены совокуплений с мертвыми существами и тянущийся, как жёваная кем-то жвачка, около-фэнтезийный сюжет".
И ведь сцены эти уже начались...
Так что я чувствую себя настоящим героем, потому как бросать читать (пока) не собираюсь. И вот почему. )

Profile

black_marya: (Default)
black_marya

January 2020

M T W T F S S
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
2728293031  

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

  • Style: Delicate for Ciel by nornoriel

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 8th, 2025 02:57 pm
Powered by Dreamwidth Studios