black_marya: (читаю)
Ask Jordan why he chooses some subjects for novels and others for film and there's much shuffling of cigarettes. "Films gave me an opportunity to write stories which are nothing to do with myself, that deal with melodrama and dramatic tension, all those things that Joyce and Beckett threw out of the novel. "With a book you're dealing with your own internal life much more. When I write fiction there's a certain fidelity to language that I have to adopt, or else I feel I'm cheating or telling a lie. There's a tremendous satisfaction in doing that."

"I was always pretty obsessed with the cinema, you know. The Past is a book that's almost crippled by the ideas of cinema. It starts with a photograph and is about a photographer. The entire book is composed with visual descriptions, it really is. I feltI was trying to push this form somewhere it didn't want to go. So I began to make films after that."

"And the basic drift behind the novel is of a narrator who's trying to find the reality of his upbringing, you know, of his parentage. But yet it's all done through a series. It's a whole host of visual images, you know. And the central, the kind of most enigmatic, character in this novel is a photographer. And so the whole book almost is - adamantly refuses to admit any kind of element into his narrative that is not heard or described or can be photographed. So, in a way, when I finished this book I felt, look, I'm so obsessed with visual imagery that I thought I would, you know, explore the possibility of making films."

"... I kind of regard them as the same thing. And it's hard to explain that to people. They don't quite understand why, you know, how you can work in such a visual medium and how you can also work with words. But it's the way I've developed really. And I just don't see any real difference in the creative instinct, in the imagining or the dreaming up of the particular piece of work."
black_marya: (язык)
Mrs. Pop Eye held a blue parasol to shade herself from the sun. It was the only parasol in the whole island, so we heard. We didn't ask after all the black umbrellas we saw, let alone the question: what was the difference between these black umbrellas and the parasol? And not because we cared if we look dumb, but because if you went too far with a question like that one, it could turn a rare thing into a commonplace thing.
black_marya: (читаю)
Книжка Эрин Моргенштерн на самом деле называется "Ночной Цирк", но мне больше нравится это второе название... цирк сновидений, цирк мечтателей. Открывается она цитатой из Оскара Уайльда - "Мечтатель - это тот, кто лишь при свете луны сумеет найти свой путь, и воздаяние его в том, что он увидит рассвет прежде всего мира".
А под занавес звучит, конечно же: "Окончен праздник. В этом представленье / Актерами, сказал я, были духи. / И в воздухе, и в воздухе прозрачном, / Свершив свой труд, растаяли они. - / Вот так, подобно призракам без плоти, / Когда-нибудь растают, словно дым, / И тучами увенчанные горы, / И горделивые дворцы и храмы, / И даже весь - о да, весь шар земной. / И как от этих бестелесных масок, / От них не сохранится и следа. / Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь."

Книга совершенно упоительная. И разве важно, насколько серьезна и глубока книга, если от нее настолько не хочется отрываться, если в нее так легко войти и так чудесно затеряться. Она раскрывается всем органам чувств: осязается ткань (ткань повествования, ткань взлетающего платка фокусника, облака, лед и пламя); цвета - на фоне черно-белой гаммы, в которой оформлено и повествование, и сам цирк - горят кровью, переливаются и преображаются; запахи сладкого костра, карамелизированных яблок, корицы и какао наполняют ночной воздух и ароматы чужих воспоминаний наполняют бутылочки, колбочки, сундучки...

В ней есть многое из того, в чем от книги к книги я нахожу себя, - временные пласты, набегающие друг на друга, словно волны, неразывная связность мира для братьев, двойников, любовников, тень смерти... ну вспомните хотя бы историю Мерлина и Нимуэ. Если поверите моему совету и прочтете (думаю, рано или поздно роман переведут) - вспомните непременно. 

Ну и не случайно на первой же странице автор напоминает своему читателю этимологию слова цирк - "круг", "кольцо". Цирк создается замечательными мастерами, настоящими волшебниками, в их замкнутом кругу он живет каждый день, с ними он ездит по всем уголкам мира, появляясь неожиданно, открываясь только ночью. Цирк служит ареной для соревнования двух магов (или иллюзионистов?), и это соперничество вошло в их кровь и плоть, определив их судьбу с того момента, когда наставники надели им на руки кольца в знак принятого пари, в знак начала представления.
black_marya: (читаю)
Роман Джейми О'Нила, как хорошее вино, я долго выдерживала на полке. Этот густой язык сложен для восприятия: дублинский слэнг, внутренний монолог героев, склонность автора скорее к аллюзиям на реалии, чем прямому описанию.

But it’s odd the way these things go: it’s not the reader you need to convince, but yourself. When I was sure I was comfortable with some aspect – street furniture for instance – I was happy to write nothing about it. After all, who walks along a street noticing the postbox? The danger of too much period detail is that your characters drown in it: the universality of emotions is lost, and your book becomes merely an historical fiction. But I needed to be sure I knew enough, in order to leave most of it out.

И все же буквально с первого же абзаца терпким послевкусием остается почти стихотворный ритм прозы:

Grey morning dulled the bay. Banks of clouds, Howth just one more bank, rolled to sea, where other Howths grumbled to greet them. Swollen spumeless tide. Heads that bobbed like floating gulls and gulls that floating bobbed like heads. Two heads. At swim, two boys...

- чувство влюбленности в родные места, а речь героев удивительно ярко вычерчивает характеры.
For me, the sounds of words, their rhythm in a phrase, can advance a plot, reveal a character, as readily as the dullest meaning.
Думаю, если перечитать, будет только вкуснее.

Роман, конечно, исторический, уже потому что он посвящен Ирландии 1915-1916 годов, периода, полного подспудной жизнью. И все же он не исторический - в нем практически нет исторической перспективы, зато равновесно с большими событиями, очень жизненно, нас занимают, на первый взгляд, незначительные, частные происшествия, разговоры, обещания, мечты. Море. Острова. Знаки.

И в общем-то близкая мне идея того, что любовь к отчизне, и в том числе стремление отстоять ее самостояние с оружием в руках, вырастает из таких частностей, как улыбка любимого человека, или воскресное утро, проведенное за плаванием. Пожалуй, только, слишком уж явно прописанная в концовке романа.

(The whole notion is that two boys, in their friendship and their love, would discover their own country - a country, in the end, that would be worthy of their fighting for it).

И, конечно же, его нужно бы перечитать, и перечитать со словарем, что я, конечно, заленюсь сделать - читать роман нужно так же, как он писался и задумывался:

Ten years I worked at that hospital, the ten years it took to write At Swim. Like a good lover, that novel provoked me, angered me, it left me despairing at times – but it never bored me, the writing of it. I loved the research, learning new words, new facts, learning how to research even (seven years before I hit upon a newspaper library!) Much of writing, of course, is avoiding the page, and research can become the surest form of pencil-sharpening.
Then again, I have a love for words.  I remember my delight in finding the word ‘tarse’ – the OED defines it as ‘penis’ and records its last outing in the 1700s. A fool loses his readers in arcane words, but the formulation ‘by arse or by tarse’ was too good to let pass.
black_marya: (читаю)




Романы Антонии Байетт - это всегда амальгама, в которой она не протягивает читателю путеводную нить, предоставляя самостоятельно выбирать главных действующих лиц, сюжетные и смысловые линии, параллели, аллюзии, факты. В 'Children's Book' музей Виктории и Альберта может стать и мастерской и домом. Семейный дом наполнен до краев фантазией, тенями и отражениями, тайнами и страстями. И там, где живет мастер, писатель, как в замке Синей Бороды есть темная комната, запертая на ключ. Вполне викторианские Джекилл и Хайд. Взаимоотношения и любовные связи изменчивы настолько, что чопорная, интеллектуальная английская проза напоминает в определенный момент маркесовские "Сто лет одиночества".

Знакомо звучит тоска по идиллической "старой Англии" - то ли уходящего девятнадцатого века, то ли невозвратного детства, то ли сказочных эльфийских холмов.
Узнается увлеченность Байетт утопическими течениями. Красочно расцвечены эмалями творения  мастеров Движения искусств и ремесел. Неожиданно мощно и отчего-то неприятно звучит история суфражистского движения. И исконный, живой (или даже животный) страх самой  писательницы перед обыденностью, рутиной женской судьбы, заключенной в стенах дома, не ведающей не только политических устремлений, но и образования и самореализации, открытости в сексуальных желаниях и самостоятельности в определении ориентиров собственной жизни.

В целом - мир Байетт подспудно, но властно женский, где мужчины - как порхающие мотыльки, радуют глаз, бередят душу, гибнут.
Страшной документальной нотой звучат списки окопов Первой мировой войны - Питер Пэн, Коттедж Венди...

Read more... )
black_marya: (человеческое лицо)
The Stranger's Child. Этот роман я ждала 5 лет. Время, угаданное заранее, ведь Алан Холлингхерст с 1988 года публикует по роману каждые 4 года. Это, собственно говоря, единственная причина, по которой я еще не писала о нем здесь, хотя Холлингхерст - один из любимых моих авторов, которого я готова рекомендовать всем, несмотря на гейскую тематику его романов. Поэтому я не осмелюсь назвать его классиком, хотя, более обтекающе, скажу - его проза, вопреки всем модным тенденциям современности, оставляет ощущение классического романа, сдержанно точного в своем психологизме.

Поначалу я хотела сказать, что Холлингхерст пишет своего рода "детектив чувств": он не описывает развернуто и слегка занудно переживания своих героев. В его романе нет многословного "внутреннего я" персонажей. Но есть большее - жесты, слова. Все это вроде бы банально и ни о чем. Но при этом "интрига" внутренней жизни прочитывается безусловно. Более точно, мне кажется, сказать, что он выписывает своих героев в поразительной чуткостью и настроенностью на них, той, которая никоим образом не идеализирует и не высвечивает достоинства во искупление всех недостатков. Нет, это сокровенная прозорливость влюбленного к малейшему жесту и слову дорогого человека.

С такой же хирургической точностью он выбирает временной срез, позволяющий вполне раскрыть подспудную жизнь Англии.

1913 год: музыка Вагнера, разговоры о Германии и ожидание войны, мальчишеская готовность сложить голову за свою страну, любовь к родному дому, гордость своим наследием, Кембридж и его традиции, частью достославные, частью замалчиваемые, ожидания молодых людей на пороге жизни.

1926: артистическая богема и новые веяния, отречение от кажущего неуместным, громоздким, смешным наследия прошлого, презрение к викторианской эпохе, на грани осознания - память в войне, боль о погибших, стремление возвеличить вспоминания о них, нарочитость, на полях жизни - позирование перед прессой, позирование перед самим собой, стремление перевернуть собственную жизнь.

1967: непонятная нам веха - отмена закона против гомосексуальных связей, новые ожидания, новая открытость, сближение социальных полюсов, одновременно и измельчание английской жизни, незримо увязанное с закатом Британской империи, и ностальгия по былому.

1980: память и забвение, неузнаваемо изменившийся быт, тщетные попытки биографа воссоздать ушедшую жизнь.

2008: новая открытость, иной ритм жизни, придавший иную переспективу устремлениям прежних поколений.

Неудивительно, что я хотела уподобить роман детективу, с его единством времени и действия. В каждый временной пласт, в каждую новую часть романа читатель падает, как в омут, не узнавая ни лиц, ни имен, ни отношений. Но затем в ритуалах обыденной жизни, разговорах и намеках восстанавливаются и повествовательные связи, и характеры, и взаимоотношения.

Для меня этот роман прочитывается как роман о памяти и забвении. Ключевая фигура - Сесил Валас, своего рода аристократический Руперт Брук, ослепительно живой в первой части, собирающий вокруг себя по праву харизмы, избалованности, таланта всех прочих героев, но уже во второй части - бесповоротно исчезающий из повествования (он убит на войне). Его биография - и предмет изысканий, и объект памяти. Память, которая со временем стирается, по мере того, как мертвеет поддерживающяя ее любовь. Под конец остаются только сноски в исследованиях о литературной жизни предвоенной Англии.

Без любви память обращается прах, рассыпаясь в руках...

Read more... )
black_marya: (читаю)
Ursula K. Le Guin
... )
In her retelling, Byatt puts the story to two uses: one is to make it parallel a child's experience of war; the other, to make it a parable of the uncontrolled human behaviour that is destroying life on Earth. Though the story is powerful enough to carry a very heavy load of interpretation, this double use of it is not, I think, entirely successful.

... )
Courageously, Byatt gives us much of the Norse cosmogony in terms of what science - geology, oceanography, biology - has told us about the origins and complexity of Earth and life. Yggdrasil, the World-Tree of the myth, is shown as the growing web of life itself: a grand metaphor that reveals the richness hidden in the spare language of science. But the language of myth is also spare. Byatt expands it into torrents of lush and dazzling prose. The pace is that of film, rushing through marvels. Though I miss the austerity that leaves visualisation to the imagination of the reader, this insistent brilliance might be just the thing to catch readers used to being shown everything in colour.

To compare the doomward behaviour of the Norse gods with the dire direction of modern civilisation is almost inevitable. We are Odin who half-blinded himself to win his wisdom; we are Loki the shape-shifter and mischief-maker who does stupid things simply because he can; we are the warmakers who will never make peace, the greedy near-immortals who think they can feast off golden plates forever and never pay the price. Fenris the Wolf howls at the edge of our world, and we do not listen.Read more... )
black_marya: (читаю)
Название этой книги Кэрол Берч обманчиво. Я ожидала что-то в духе "Воды слонам" Сары Груэн. Викторианская Англия, зверинец, экспедиции в поисках новых зверей.

Нет, все это есть. И Викторианский Лондон описан бесподобно, со всем его зловонием, будничностью, женскими судьбами, вписанными в узкие рамки нищеты и необходимости так или иначе заработать кусок хлеба. Где-то рядом живет беспокойной жизнью порт и где-то незримо присутствует море, маня в даль мальчишек и мужчин, дыша солеными ветрами. Здесь есть одновременно и узость и широта горизонта: загроможденные предметами лавки, заморские звери, слухи о драконе Комодских островов. В портовом районе - все рядом, все смешано. Сама история - второе рождение героя, Джаффи Брауна - начинается, когда он, еще мальчишка, встретился лицом к лицу с тигром на Рэтклифф-хайвэй. Видение поэтическое, мистическое. "Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи..." (И документально подтвержденный случай).

Звери в романе, мне кажется, - как маргиналии на карте или старшие арканы в таро - предвестники судьбы, аллегории стихий, знаки смерти. Struck between a mad God and merciless nature? What a game.

Книга, и судьба героев - жестока. Но мистика и поэзия остаются до самого конца, не делая ее милосерднее. Только притягательнее. Так жестоко и бесконечно притягательно море, которое шумит и зовет в него вернуться.

UPD )
black_marya: (читаю)
Постмодернисткий роман, в котором контексты и образы прочитываются на 100% - это совершенно непередаваемое ощущение. Странное. Видна и вся творческая кухня писателя, и вся изнанка романа, словно вышивка с изнаночной стороны, мгновенно прочитываются имена и тайные смыслы. Отдельно странно, что знакомая и любимая с детства сказка о Марье Моревне рассказывается на английском языке... И та радость новизны, которую Катерина Валенте вкладывает в обыденные вещи - клейстер, банки, горчичники, маринованные огурчики... конечно же, водку и икру...  Насыщенность простыми и понятными вещами, описанными с таким восторгом и энциклопедической точностью, выводит повествование на грань анекдотического... Впрочем, когда экспозиция, вводящая столь любовно в столь знакомый контекст, завершается, вышивка становится гуще, фантазия - безудержнее, и сказка становится полнокровной и живой. Уже не старательно русской, а запредельной. Контекст затмевается новым видением и новыми смыслами. И город Кощея, и его смерть по-настоящему живые. Как и сам Кощей. Если не прочтете роман, не поверите, каким трогательно, мучительно живым и притягательным...

black_marya: (кофе)


Удивительное чувство - держать в руках воображаемую сказку, ту, которая существовала только как упоминание в романе, и вдруг оказалась настоящей.

Умничка Нил Гейман сказал про нее - "glorious balancing act between modernism and the Victorian Fairy Tale". И действительно, чудесное чувство, когда сказку тебе рассказывает сверстница, та, которая в детстве читала те же книжки. Здесь нет компиляций или заимствований или стеба, только чарующий голос рассказчицы и ощущение, что эта Волшебная Страна - та самая, о которой ты читала, мечтала, фантазировала. Дивно узнаваемая и ни в чем не похожая на другие.
black_marya: (Default)
Идея поискать новых авторов через James Tait Black Memorial Prize не оправдала себя... книга Rose Tremain 'Sacred Country' поначалу напоминала "Чисто английское убийство" - заглохшая деревня, простые люди, семейное дело... и мечты о другом будущем. Конфликт поколений и гендерная самоидентификация вместо загадочного убийства. Краткая летопись, захватывающая годы с 1952 по 1980, на удивление бессобытийна... финал, в котором и крушение надежд и их свершение одинаково блекнут и теряются.
black_marya: (читаю)
...thank you to the anonymous student who once turned in a very bad poem about the priest-king in the East, and caused me to say to an empty office: Prester John deserves better.

Катерина Валенте удивительно соразмерна легенде о Пресвитере Иоанне, которую она собирает и раскладывает, как пасьянс или гадание. Как вы поверите, так вы и прочтете. Роман полон и средневековой любви к книге... или любви к средневековой книге? Он - словно ожившие маргиналии...

 
И не просто ожившие, живые... с нечеловеческими лицами, обычаями, судьбами. Но с человеческими сердцами, способными на любовь и страдание. И бессмертие.

Знакомые и неузнаваемые мотивы...

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. ...А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Love is hungry and severe. Love is not unselfish or bashful or servile or gentle. Love demands everything. Love is not serene, and it keeps no records. Love sometimes gives up, loses faith, even hope, and it cannot endure everything. Love, sometimes, ends. But its memory lasts forever, and forever it may come again. Love is not a mountain, it is a wheel. No harsher praxis exists in this world. There are three things that will beggar the heart and make it crawl—faith, hope, and love—and the cruelest of these is love.

Read more... )
black_marya: (чюрленис)
One of us died then, Emily. I can never be sure which one. Если бы я не любила Нила Джордана, я бы полюбила его за одну эту фразу.

Даже удивительно, насколько он созвучен мне. Чудаковатые, словно потерянные, герои, живущие на грани между прошлым и настоящим. Призраки, двойники, родственные души. Неуловимый юмор, емкие и лаконичные диалоги. (Теперь я уверена, что диалоги к своим фильмам Нил Джордан пишет сам). Но за меланхоличным ритмом повествования вдруг открывается обнаженный свет истинной привязанности. Честное слово, не знаю другого писателя, который был бы столь же лиричен, столь же чуток к биению человеческого сердца и звуку его шагов...
black_marya: (чюрленис)


Writers have long found that doppelgangers speak to our sense that there are unresolved tensions between opposing sides of our nature. Mistaken is peppered with references to classic works such as Poe’s short story “William Wilson”, about a man who is frightened to death by his double, but for Jordan the idea of the doppelganger evokes emotions more subtle than fear.

“I’ve never understood this fevered kind of madness in these doubles stories that the narrator seems to enter into, and the writer… The bundle of emotions I talk about in this novel, I know them very well, it’s more of a kind of nagging suspicion, a sense that you haven’t really lived your own life, that you haven’t lived the life that you should have.

“This is about a very real sense of loss. That’s far more satisfying to write about.


Из этого интервью Нила Джордана.
black_marya: (читаю)
Английский распространялся по Америке, связи его с языком, на котором говорили в Англии, пообтрепались и порвались. В ряде случаев изменилось значение слов. Магазин вместо английского 'shop' сделался 'store'. 'Lumber' в Лондоне обозначал "рухлядь", а на восточном побережье - "строевой лес". Английское печенье из 'biscuit' стало 'cracker'. В Америке 'pond' уж не меньше английского 'lake' (то есть не пруд, а целое озеро), а американский 'rock' не больше английского 'pebble' (уже не скала, а камушек, галька). В Америке земельный надел стал называться словом 'lot', так как именно жребием определялся новый владелец земельного участка.
Звучание языка также менялось. Смешение диалектов, начавшееся еще на пути в Новый Свет, привело к тому, что ни один из акцентов не получил преобладания. ... В любых двух английских графствах говорили на диалектах, различавшихся куда больше, чем английский в двух разных американских штатах. ... Американцы были убеждены, что они не просто говорят по-английски правильно, а даже лучше, чем в самой Англии.
В пылу борьбы за независимость некоторые американцы якобы полагали, что Америка должна разорвать и последние связи с Англией - сделать своим языком французский, иврит или даже, возможно, греческий. Это, скорее всего, миф. ... но они попытались сделать свой английский язык лучшим в мире.
...
Вебстер хотел научить Америку правильно писать. Отсутствие орфографических ошибок стало стандартом качества образования на всей территории Америки, и именно тогда появились столь популярные американские 'spelling bee' (орфографические турниры)...
Вебстер, как и большиство реформаторов, апеллировал к логике. Поэтому словам 'colour' и 'honour' пришлось избавиться от нелогичного 'u', а 'waggon' покатился дальше уже с одной буквой 'g'. Слово 'traveller' потеряло второе 'l', плуг из 'plough' превратился в 'plow', а 'theatre' и 'centre' стали 'theater' и 'center'...
black_marya: (человеческое лицо)
Аннотация к единственной переведенной на русский язык книге Патриции Маккиллип начинается так: "Давным-давно из этого мира ушли волшебники, но мудрость их осталась сокрытой в загадках. " Когда-то именно эти слова побудили меня купить трилогию "Мастер загадок". И именно они удивительным образом передают ускользающую магию ее книг.

Сюжет книг странным образом стирается из памяти, и, видимо, в этом часть их очарования - это книги про полузабытую, дремлющую магию, отзвуки которой сохраняются в самых неожиданных местах: в загадках, балладах, вышивке на платье цыганки, знаке, прочерченном ножом на буханке хлеба, рунах, высеченных на валуне, буквице в старинном фолианте и, конечно, в самой глубине человеческого сердца. Ничто не бывает настоящему не утеряно, лишь забыто.

Возможно, кому-то эти слова из ее покажутся претенциозными:

Воображение – мой золотоглазый неусыпный монстр. Он требует пищи. Ему нельзя подсовывать одну и ту же сказку снова и снова, от этого он начинает худеть и плакать, его чешуя осыпается, а огненное дыхание истекает струйкой дыма. Лучше всего кормить его фактами – неожиданная диета для такого эфемерного существа, но реальные события, богатство их эмоционального содержания прекрасно насыщают воображение. Более того, воображение нужно регулярно выгуливать, или оно начинает метаться и издает странные звуки в самые неподходящие минуты. Если его игнорировать, оно только растет и шумит больше. Зато в хорошем настроении этот монстр забывает обо всем и плетет паутину сказок.

Но они удивительно точны. Из самых простых вещей сплетается паутина волшебства. И конечно, из слов. Патриция Маккиллип пишет как никто другой. Ее проза загадочна, метафорична и лаконична, как может быть только поэзия. Она не рассказывает, а пробуждает чувства, переплетает образы.

He struck a note so pure and sweet that her heart melted with astonishment. She closed her eyes again, breathing in the notes that followed, taking them deep into bone and marrow, into the place where tears began.

It was a while before Nairn understood the question, a little longer than that before the realized how right the bard was, and far too late when he understood at last how wrong.

He left his father in the company he most preferred, and went to track a bard who was neither living nor dead, and to find where a circle began.
 
К большинству загадок рано или поздно найдется ключ, надо только вспомнить, прочувствовать, угадать что-то большее, чем человеческий опыт, но настолько же простое, как любовь. Разбуженная магия - словно стихия, величественная, грозная, неподвластная и непостижимая для человека. И все же одно любящее слово может ее усмирить.

Увы, магия ускользает не только из памяти, но и от попыток ее описать. Так странствующие по книгам Маккиллип барды, школяры, историки, собиратели древностей описывают и повторяют загадки прошлого, снова и снова, тщетно. Вот и то, что задумывалось как рецензия на книгу 'The Bards of Bone Plain' окончательно спуталось в моих руках. Что же, оставлю последнюю цитату из книги, как путеводную нить, потянув за которую можно распутать этот клубок.

"There will be a competition," she wispered, feeling even her lips go cold. "Between bards from all over the realm for the highest position. They will come to Caerau to compete, and I will be here to see it."
"You will compete in it," he told her grimly, and she felt the full weight of his determination, anger, and despair. "You will win," he said again harshly. "You will find the roots and the wellsprings of this land within you, and sing them until the moon herself weeps. Because if you don't , that bard from Grishold, who is no bard but something ancient, dark, and dangerous, will sing in my place to the king, and I don't know what will befall this land when he has finished his song."
black_marya: (читаю)

Как же много незамечаемой нами истории хранит язык! Читаю удивительно увлекательную книжку Melvyn Bragg's 'The Adventure of English', добралась до нормандского завоевания и, соответственно, пласта французских слов в английском языке: 

Англоязычные крестьяне разводили скот, например, коров, до сих пор называемых староанглийским словом 'ox' или, чаще, 'cow'. Франкоязычные феодалы ели блюда из мяса, которое подавалось к их столу и называлось 'beef'. Точно так же английская 'sheep' (овца) делалась французской 'mutton' (ягнятиной), 'calf' (теленок) становился 'veal' (телятиной),  'deer' (олень) назывался 'venison' (оленятина), 'pig' (свинья) превращалась в 'pork' (свинину) - и так каждый раз: животное английское, а мясо французское.


black_marya: (человеческое лицо)
Тетралогия о Фредерике - наверное, лучшая работа Антонии Байетт. Сам масштаб, отразившийся как во временной ретроспективе, так и в разнообразии персонажей, псевдодокументальных вставках - стилизированных романах, письмах, научных статьях и т.д. - позволяет Байетт найти идеальное соотношение между традиционными элементами романа и постмодернистской игрой: роман сочетает живых и ярких персонажей, сложный сюжет, в котором неторопливое течение жизни нарушается и разворачивается в иную сторону несколькими импульсивными решениями, и многочисленные символы, аллюзии, параллели, отражения, игру идей.

Четыре романа - это современная семейная сага и это история Англии с 1950 по 1978 год, показанная как смена дискурса. Здесь нет чувства заврешенности. В каждом из четырех романов прожиты лишь несколько лет, но в каждом - свои многочисленные подземные ключи, наполняющие текст дополнительными смыслами, видениями Бога, крови, биологической эволюции, рукотворной революции, суда, смерти, истории. Смыслы подбираются по ассоциации, но сплетаются в плотный, живой сюжет, где все вставки обыграны и оправданы.

Последний обрывается столь же произвольно, как и предыдущие три - следуя скорее "подземной", "тектонической" логике, чем традиционным требованиям жанра. Незавершенность - вечное правило жизни и современной прозы. И все же Байетт останавливает некое прекрасное мгновение... то мгновение, которое, несомненно, в очередной раз сломает и властно перепишет заново жизнь героини. Как и многие любимые мною романы, этот оканчивается, когда героиня понимает, что беременна. Отсюда эта игра слов - to bleed or not to bleed, звучащая очень звонко и ярко благодаря той подспудной плотности аллюзий, на создание которой ушел весь роман. Капли крови на белом полотне... это и из сказки, и из жизни, и из разговоров героев... видения крови - религиозные и жуткие в своей трансцендентности... красная краска - символ революции... и тема выбора - выбора, который только-только (с появлением контрацепции) появился перед женщинами того поколения... в том числе выбора иной жизни - жизни ума и традиционно мужской карьеры. 

Интересно, это мой субъективный и подсознательный выбор круга чтения, или в современной литературе детские пеленки и в самом деле заменили белую фату?
black_marya: (чюрленис)
Проза Катерины Валенте, поэтичная, невероятная, гипнотическая, отталкивающая своей изысканностью и наполненностью... опутывает, затягивает...

Roads. Oh god, I cannot speak of it, but the Roads have filled me entirely, stuffed and crammed into every corner, oozing out of my body like icy caviar. They are my avenue-bracelets and my fat sapphire street chokers, my gold scarab short-cut armbands and my boulevard harem anklets, they are my cobblestone coin belts and my alleyway-agate earrings. Long Paths criss-cross my torso like ammunition belts, and the innumerable dead-ends pierce my breasts beautifully, hanging pendulously, swinging with laughter, slapping triumphantly against my bronzed belly.

Read more... )

 

Но здесь нет выверенного, назидательного безумия Алисы в стране чудес... только поиск себя, предназначения и пути, смерти и начала... необъяснимый эротизм безумия, сродства между началом и концом, палачом и жертвой, любовью и смертью... ороборос... 

Just as Maidens cannot help but eat anything they are offered, Beasts cannot resist the pull of Maidens, irrefutable and full.

Сюжета почти нет... но есть история... живая и странная. Искренняя и метафоричная. Текущая по венам, как яд... Главное, не послушаться авторского эпиграфа:

This is for you - the blame is yours.
Written on your skin
Spoken in your voice:
A glamour and a lie.

black_marya: (читаю)
Какой же замечательный писатель Эдвард Дансейни!
А ведь сначала его книжка - My talks with Dean Spanley - меня только расстроила.
 
Оказалось, что повесть Дансейни - только 120 стр., а все остальное - про недавно снятый по повести фильм. Да и начиналась книга занудно... Занудство - это особый талант писателей начала XX века...

Если в двух словах, это повесть про превратности проведения научного исследования под шафе: Роял Токай, по-английски чудаковатые собеседники, мир глазами старого пса.Read more... )

Profile

black_marya: (Default)
black_marya

January 2020

M T W T F S S
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
2728293031  

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

  • Style: Delicate for Ciel by nornoriel

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 9th, 2025 12:13 pm
Powered by Dreamwidth Studios