black_marya

Не собиралась я анализировать, почему мне таким скучным показался "Облачный атлас", но подвернулись мне в сети эти две картинки, и все стало так очевидно! Ну не люблю я назидательности, особенно когда она маскируется в большой объем текста и всяческие красивости... потому как вдвойне обидно, что я еще не так мудра, как старик Толкиен, и не всегда могу распознать аллегорию сразу.

Прохожий, в то серое мартовское утро 1897 года переходящий на свой страх и риск площадь Мобер, или Моб, как зовется это место у всякого жулья... оказался бы в одном из считанных уцелевших, не снесенных бароном Оссманом средневековых кварталов, в гуще зловонных переулков, пересекаемых рекою Бьеврой, которая тогда еще не была убрана в подземную трубу и бурлила, извиваясь и рыча, на сливе в близко протекавшую Сену. ... Все эти улочки в те поры были истыканы сквалыжными притонами. Хозяева их были обыкновенно из Оверни, азартной алчности, и просили за первую ночь по меньшей мере франк, за прочие по сорока сантимов плюс еще двадцать сантимов, если постоялец требовал простыню.
Поверни путник на улицу... д'Амбуаз, приблизительно на ее середине, меж борделем, замаскированным под пивную, и таверной, предлагавшей с гадчайшим вином закуску стоимостью в два су (плата уже и тогда посильная для студентов соседней Сорбонны), путник попал бы в закоулочек или тупичок... приютивший в себе кабак "тапи-франк", то есть из таких разничтожных, что ни на есть отпетых питейных заведений, где хозяйствует какой-нибудь уголовник, а сходятся там бандиты и ворье. Место это печально известно среди прочего тем, что в восемнадцатом веке там варили свои зелия три знаменитые отравительницы, сами же и задохнувшиеся от смертоносных испарений собственного производства.

... Хоть площадь Мобер уже не тот волчий угол, каким она была во времена моего вселения... когда везде мельтешили перепродавцы табака выковыренного из окурков. Крупно порезанный, из окурков сигар и из выбитых трубок табак стоил за фунт по франку и двадцати сантимов. А то, что добывалось из сигаретных окурков, стоило от франка пятидесяти до франка шестидесяти за фунт... Невелика коммерция, и, знать, поэтому никто из шустрых шнырял, чьей выручки хватало только на питье в кабаке, не ведал, куда ему голову приклонить с приходом вечера. Там околачивались и сводники, лишь в третьем часу пополудни вылезавшие из-под перин, а прочую часть дня курившие прислонившись к стеночке, как тихие пенсионеры, с тем чтобы преобразиться в свирепых волкодавов после того, как стемнеет и начнется работа. Слонялись унылые щипачи, с горя запускавшие ручонки друг другу в карманы, потому что ни один нормальный горожанин не шел по доброй воле на эту прожженную площадь. ... Ходили там и блудницы с обвисшими статями, которые будь они привлекательнее, подвизались бы в brassiries a femmes, но, потрепанные, они могли только предлагать себя старьевщикам, мазурикам и окурочным лотошникам. ... В толпе в былое время густо лавировали еще и соглядатаи из полицейской префектуры, подыскивая себе в том людском месиве "наседок", то есть осведомителей, подслушивая существенные сведения о замыслах банд, об их намерениях и соглашениях, особенно когда кто-то шептал другому не очень тихо, надеясь, что слова потонут в оглушительном гомоне.

Как ни странно, пространно-зловонные описания Парижа показались мне наиболее привлекательными во всем романе.

А вообще по следам "Пражского кладбища" наглядно и очевидно, что нравятся по-настоящему мне лишь те романы Умберто Эко, где мне симпатичен главный герой. Постмодернисткие мозаики интересны, когда на смутно знакомые, позабытые, памятные факты читателю удается взглянуть новыми глазами. Глазами Симоне Симонине мне смотреть не интересно, этот предвзятый взгляд рассматривает как раз то, на что и глаза бы не смотрели, черт с ними с приключенческими перепетиями и заговорами, и в упор не видит то, что могло бы скрасить пилюлю.

Отдельно странно, что роман нарочито, по-эковски чрезмерно назидателен. Мораль сей басни такова, как гласит авторский "бесполезный ученый комментарий":
А если вдуматься, то скажешь, что и Симоне Симонини, сборный герой, принявший в себя черты и поступки множества различных людей, в определенном смысле существовал. И даже, вынужден сказать, существует до сих пор среди нас.

Это тот редкий фильм, который нужно смотреть в 3D. Замечательная работа оператора, неглупые комментарии,  параллели и шутки - все к месту. И, конечно, сама пещера Шове, которая показана вроде и подробно, и неспешно... но все равно хочется еще чуть подольше, еще чуть повнимательнее.

( See more... )

10 сентября 2011 в 17.00 на 24 Московской Международной Книжной Выставке-Ярмарке (ВВЦ, павилион 75)

11 сентября 2011 в 14.00 в Торговом доме "Библио-глобус"(1 этаж, зал 8)

13 сентября 2011 в 19.30 в "Додо" (Рождественский бульвар, 10/7)

Вытащили меня в кино на Щелкунчика, и ничего более омерзительного и бездарного я никогда не видела! Честное слово, по лицам видно, что даже актеры скучали и изнывали, что им приходится сниматься в этом... кхэ... Ни одного живого лица, ни искорки интереса к происходящему! И ведь им за это деньги платили...



Слушайте, я серьезно, а можно на Кончаловского в суд подать - в возмещение морального ущерба?

Про "Осиную фабрику" много писать не хочется. Роман не глубокий и не психологичный, а поэтому и не гуманистический. Но подспудно социальный и социалистический (да, я проверила свою догадку о политических взглядах Бэнкса по википедии). А главное, очень архетипический, а поэтому рисующий такую достоверную по ощущению и жутковатую по сути картину детства.

Кто из нас не играл, хотя бы мысленно, в Хозяина сущего, Плетельщицу судеб, Средоточие мира... игры разума, познающего себя и еще не знающего своих пределов. Игры одинокого ребенка, притворяющегося взрослым.
Герой Бэнкса - мальчик на пороге взросления, живущий в мире, отделенном от реального морем, одиночеством, заданными отцом правилами, полученным в детстве увечьем. (Но все это не важно, в романе герой не раскрывается как личность, ведь автор создает его как некий конструкт). Мир этот мифологичен.
Отец устанавливает свои правила игры, пытаясь казаться всезнающим. Именно с его подачи мальчик знает высоту, ширину, длину, площадь и объем почти любой части дома и всего, что в нем находится. В доме, как в замке Синей Бороды, есть только одна запертая дверь, дверь в кабинет отца.
Мальчик дает имена своим владениям - холмам, закоулкам, оврагам острова, на котором живет. И за каждым именем стоит своя история. А за всеми историями стоит первобытная, кровавая, языческая, глубоко психологичная, личная религия, требующая равновесия, симметрии и жертвоприношений.
Все это создает впечатление жутковатого "понарошку", так по-детски серьезно, с полной самоотдачей, не боясь ни крови, ни преступлений, наш герой ткет паутину своего мира, играет в войну, защищает свои рубежи.
В общем-то только этим роман мне и близок, намеком на ту детскую уверенность в том, что это твой мир и он живет по твоим правилам.
Роман в общем-то скучноват, несмотря на разнообразные ужасы и многочисленные расчлененные скелеты в шкафу... на чердаке, в подвале и повсюду.  Даже язык тяготеет к повторам и длиннотам. Мифологическое время не движется, оно открывается читателю в ритуалах и воспоминаниях. Развития и действия нет. Но есть налаженный механизм, Осиная Фабрика, завораживающая в точности исполнения и достоверности деталей, как, пожалуй, неплохой детектив. К сожалению, я с начала знала, что "убийца - дворецкий", но мне хочется думать, что эту загадку я бы и так разгадала.

Если пытаться в двух словах объяснить грозную харизму книги Мариам Петросян "Дом, в котором..." - она не то, чем кажется. Чем бы она ни казалась.

Снились ли вам когда-нибудь такие невероятные, наполненные истинностью и жизнью и чудом сны, что невольно думалось: не хочу, никогда не хочу просыпаться?.. И как только всплывала эта мысль, это желание удержать сон голыми руками, он сразу неуловимо менялся, словно наполняясь гнилостной отравой... Просыпались вы в холодном поту, и сердце то ли ноет от пережитого ужаса, то ли сладко щемит от утраты?

Сон... Наверное, более точного слова я не найду. Эта книга - сон, именно такой жуткий и прекрасный... Но это лишь  ощущение, которое я пытаюсь ухватить голыми руками.

А если начинать сначала... Книга - о школе-интернате для детей калек. Это и есть Дом.


Он непригляден и неуютен. Но это - Дом. В том забытом смысле (кто-то писал про книгу, что она "про страх жизни в коллективе. Вся эта тысяча страниц как некий немой укор сверхиндивидуальности – основе современного общества, и одновременно полное непонимание, что с ней делать с этой сверхиндивидуальностью) - "Нам целый мир - чужбина, отечество нам - Царское Село"...

Хотя и это не важно, как и не важно, что дети Дома - калеки, брошенные родными. Нет, обо всем этом написано, но книга не об этом. Как говорила в интервью сама автор:


Это книга - о детстве... и искренняя и точная... Но мое детство было совсем другим, и щемящее чувство узнавания меня не посетило. Поэтому скажу снова чужими словами:


"Дом, в котором..." как роман соткан буквально из воздуха. Здесь нет приключений и четкого сюжета, нет времени... это что-то вроде романа в письмах, собранного из будней, дневниковых записей разных обитателей Дома, из надписей на стенах, рисунков, снов, сказок, амулетов и даже самих кличек героев. Тем не менее все фрагменты складываются, и все шифры прочитыватся легко и недвусмысленно. Почти всегда. Язык и хорош и незаметен. (Как кто-то сказал, язык советских переводов с английского...) Книга прочитывается на одном дыхании.

Здесь нет времени. Нет завтрашнего дня. Только сегодня. Мифологизированы не только герои... Сфинкс, Слепой, Смерть, Ангел, Македонский, Лорд, Стервятник - это клички. И не только клички. Мифилогизировано и время. Оно течет не так как в окружающем мире, в Наружности. В Доме раньше срока ломаются все часы. В Доме есть Ночь Сказок и Самая Длинная Ночь,  а также Ночь Монологов и Ночь Снов. И возраст героев - относителен. Это и безвременье в котором живут несчастливые люди. И не только. "Там, если внимательно прочитать, можно понять, кто из них намного старше 16–17 лет, кто находится в этом возрасте, а кто вообще как бы молодым никогда и не был... "

И это безвременье - часть того, что делает Дом воплощением детства. Наружность, о которой говорить не принято, особенно в будущем времени, - это взросление. Мариам Петросян говорит, "у моих героев есть тот же комплекс, который есть и у меня, – они не хотят расставаться со своим детством. Собственно, вся книга про это. Не совсем, конечно, но по большей части их страх перед «наружностью» – это страх вырасти".

Время, когда Дом придется покинуть, - это Апокалипсис. Кровавый.

И поэтому роман кажется мне эсхатологическим. Он заканчивается, как заканчивается мир. Раз и навсегда. Нелогично или, точнее, алогично и словно против воли. В другом интервью Мариам Петросян так говорит об этом: "Не будь Курильщика ― самого нормального и обычного из моих героев, финал бы, наверное, вообще не состоялся. Все остальные персонажи сопротивлялись бы до последнего, как это вышло со Сфинксом. Так что осознанных возможностей для сиквела я не оставляла. Что-то такое мелькает в эпилоге, но это непредумышленно."

Я всегда любила романы о взрослении. Но не этот. Здесь именно что нет взросления и роста героев. Они не столько взрослеют, сколько меняют маски... клички, прически, грим, одежки, очки... Мутируют... И во всем этом куда больше символов, чем сути.

И важная часть Дома и его тревожащей харизмы - это его другая сторона... Серодомный Лес. Именно здесь маски намертво прирастают к лицу и становятся тайной сущностью. Видение рая? Возможно. Но не для меня. И все же именно Лес прорастает за пределы реальности, наполняя ее эсхатологической мифологией. Обещанием и проклятием.

Многие называют "Дом, в котором..." светлой книгой о дружбе и человечности. Для меня - это книга о Доме. Сумрачная книга. И авторское название ее - вовсе не "Дом, в котором...", а "Дом, который..." Дом, который навеки владеет душами своих воспитанников. Возможно, это прекрасно, а возможно, страшно.

(И это немного напоминает "Похитителя вечности" Клайва Баркера. Но его повесть - это притча, а книга Мариам Петросян - летопись. И посыл у них почти диаметрально противоположный. Так, впрочем, интереснее. Хотя по духу и звучанию правильнее было бы проводить параллель со Стругацкими).

UPD: к слову не пришлось, но здесь тоже очень интересный отзыв.

( Ну и пусть здесь будет и список мальчаковых спален-стай, раз уж в бумажной книге его почему-то нет. )

Эх, я всего-то и хотела написать про последнюю книжку Питера Хёга. Но каким-то образом меня повело на постмодернизм. Так что буду готовить винегрет. А что еще можно готовить под соусом постмодернизма? Терпите.

Ингредиенты:
Попытки разобраться в том, что же такое постмодернизм. Определения и симптомы.
Диагноз мне самой. Что я люблю и что я не люблю в постмодернистской литературе.
Почему книжки перестали рассказывать истории?

( Многобукв )

Еще не так давно, когда я впервые читала "Властелина колец" на английском, я наткнулась на предисловие автора, где помимо прочего он писал:

"But I cordially dislike allegory in all its manifestations, and always have done so since I grew old and wary enough to detect its presence. I much prefer history, true or feigned, with its varied applicability to the thought and experience of readers. I think that many confuse 'applicability' with 'allegory'; but the one resides in the freedom of the reader, and the other in the purposed domination of the author."

( Мой собственный перевод )

Так вот, еще сколько-то лет назад я не понимала, не чувствовала эту разницу, о которой писал Профессор. Но вроде теперь я все же стала старой и опытной и тоже научилась чуять и не любить аллегории. Я прочла трилогию Пулмана (кстати, то, что он пишет о Льюисе, тоже весьма любопытно), разлюбила Хроники Нарнии, окончательно и бесповоротно решила, что я не люблю Толстого. Именно за то, что он и из себя самого, и из окружающих, и из героев своих романов лепит псевдохристианские, а часто и женоненавистнические аллегории. ( Цитирую... )

Наверное, поэтому же я по доброй воле никогда не стану читать ни утопических, ни антиутопических романов. Хотя, стыдно признаться, нравоучительные истории я все же люблю... иногда.

( Тут я отвлекаюсь, чтобы вспомнить о Роулинг... )

Но если все же вернуться к теме аллегории... Самое печальное, что Толкиен был прав, противопоставляя историю и аллегорию. Аллегория выхолащивает сложность живой истории, съедает живые характеры, мертвит. И это касается вовсе не только литературы, но и истории как науки.

А еще она дурная служанка. И развернуть ее можно в любую сторону. Вот посмотрите, что дяденька Елизаров делает со сказкой о Снежной королеве: Снежная Королева. Развенчание гностического мифа. А затем Снежная Королева и культ нордического матриархата.  А после Снежная Королева и космогония льда.  Ну и далее во всех мыслимых позах. Снежная Королева как любительский алхимический опыт. Я, если честно, уже и вторую читать не стала, ведь детство - это святое...

(Эх, опять я графоманю и снова не сплю...)

Я люблю, когда фильмы можно разбирать и собирать заново из кусочков, каждый раз по-новому...

И хотя я с первого взгляда решила, что я должна посмотреть Отголоски прошлого и громко возмущалась, что единственный сеанс в 5 звездах начинается в 23.50, хотя радовалась, что, наконец-то, фильм стали показывать в божеское время, когда его все-таки можно посмотреть, - все-таки он мне не понравился.

Начну с начала. Фильм - о дружбе Сальвадора Дали и Фередико Гарсия Лорки. Английский. Незнакомого мне режиссера Пола Моррисона. Кажется, если верить титрам, - на основе воспоминаний Дали.

И беда в том, что он весь рассыпается на кусочки. Как пепел.

Красивые пейзажи, словно... хотя какое уж тут словно... раскрашенные. Дымчато-брусничные закаты, горы в солнечном мареве, цветущие луга и теряющиеся в дымке деревья и тень горной гряды на горизонте. Красивая, ненавязчиво-испанская музыка.

Кадры хроники. Демонстрации, листовки, тела. Жутковатые кадры из раннего Бунюэля. Полминутная сценка с канте хондо. Очень грамотно введенные в плоть фильма картины Дали.

Но... смазливые актеры. Ломаный английский с якобы испанским акцентом. Перевод стихов с испанского на английский на русский. Хочется найти в оригинале... или хотя бы в нормальном русском переводе. Начало сюжетной линии, начало романа и даже заумь разговоров и вся сцена с велосипедами словно списаны с романа Э.М. Форстера "Морис".

Подстроенные встречи, что, наверное, трогательно. Притворство и игры на публику, что, наверное, в духе Дали. Подмены. Дружба или любовь. Секс через лишнего, третьего человека. Бунюэль, ненавидя "извращенцев", крича об этом на всех углах, уходит от конфликта или даже прямого разговора с Лоркой, снимает у общественного туалета педика и избивает его в расстройстве чувств. Сублимация... Картины Дали, конечно же. А сам он? Гений! (чтобы не сказать безумец...)

Наверное, неявные цитаты из Лорки... про то, что в Испании не занавешивают окон в час смерти... Окна всегда раскрыты. Планы выверены и живописны. Оливковые деревья на лугу в час расстрела.

Безумное кружение или, точнее, головокружение. Кружение по улицам и лестницам. Головокружительный разворот камеры в сцене у моря. Кружение купающихся в море Дали и Лорки. Танцы. Объятия и падения. В опьянении, в боли, в любви. Что, наверное, хорошо.

На мой взгляд, зря введена Гала. Лучше бы она осталась за кадром, только голосом - как в последней сцене. Так ее присутствие было бы ощутимее. Актеры не вытягивают.

Но последняя сцена хороша. Замалеванный черной краской еще почти пустой холст, перемазанная рубашка, руки, лицо Дали. И жест - как он накидывает на плечи черный плащ, запахивается в него и измазанный и черный выходит к гостям.

Как хороши картины (не люблю, не люблю Дали...).