black_marya | Entries tagged with genius loci

Дивную и очень своеобычно-английскую сценку я подсмотрела когда-то в Гайд Парке, и с тех пор рассказываю, как иллюстрацию английскости. Всего-то гуляла в парке дама... нет, пожилая леди с собачкой. Песик тянул поводок, найдя у дерева что-то и пытаясь сожрать. Леди сказала: "Фу, Джерри". Песик с сожалением вернулся на дорожку. А леди кивнула и произнесла: "Спасибо, Джерри".

А вот для Голландии у меня есть даже две истории. С моим участием... Можно сказать, что про дивную толерантность голландцев к окружающим.
В самый первый раз, когда я ехала к подруге, и соответсвенно в первый раз проходила таможню с визой по приглашению, нервничая ужасно... Молодые ребята с улыбкой здороваются и выдают традиционный текст: цель вашего визита? Я говорю, что навещаю подругу. То есть по-английски: visiting a friend. И гляжу, улыбки делаются такими ехидно-знающими. Нет, говорю, это девушка, подруга. Но говорю-то по-английски: it's a girl friend. А они явно слышат, a girlfriend, и улыбаются еще шире. Надо, конечно, было сказать, not that kind of friend, но я растерялась. Это одна история про терпимость.
Другая того лучше. Ехала я в Гент, хотела на вокзале что-то уточнить. И черт меня дернул перековеркать название города на "английский" манер, через 'дж' то есть. (Да, тут можно ржать))). Вот и тетенька из информационного бюро в этом месте поперхнулась улыбкой и покраснела. Но как она вышла из положения!!!! Она повернулась в сторону и с широчайшей и искреннейшей (ну еще бы) улыбкой поприветствовала, словно подругу детства, какую-то явно совершенно постороннюю даму.
Толерантность, вот так-то!

Ну и давайте что ли покажу вам этот самый Гент, который я, впрочем, обежала за час, наверное, так как опаздывала на поезд...

( Read more... )

В жизнь мою не забуду того впечатления, какое испытал я, когда на другой день после моего приезда сюда пошел я по Гранаде. Представьте себе, в продолжение пяти месяцев привыкнув видеть около себя природу суровую, почти всюду сожженную солнцем, небо постоянно яркое и знойное, не находя места, где бы прохладиться от жару, - вдруг неожиданно найти город, утонувший в густой, свежей зелени садов, где на каждом шагу бегут ручьи и разносится прохлада... Нет! Это можно оценить только здесь, под этим африканским солнцем. По городу только и слышался шум воды и журчанье фонтанов в садах. Здесь первая комната в каждом доме - сад. Часто попадаются садики снаружи, обнесенные железными решетчатыми заборами и наполненные густыми купами цветов, над которыми блестят струйки фонтанов; цветы и на террасах и на балконах; а когда я подошел к холму Альамбры, до самого верху покрытому густою рощею, я не умею передать этого ощущения. Три дня горной дороги верхом, под этим знойным солнцем, просто сожгли меня; голова моя и все тело горели. Передо мной было море самой свежей зелени; прохлада, отраднейшая прохлада охватила меня. Лучи солнца не проникали сквозь гущу листьев; ручьи журчали со всех сторон; по дорожкам фонтаны били самою чистою, холодною водою. Чем выше я поднимался, тем прохладнее становилась тень. Никогда я не видал такого разнообразия, такой свежести зелени! Дикий виноград обвивался около дубов, олеандр сплетался с северным серебристым тополем, из плакучей ивы весело торчали ветви душистого лавра, гранаты возле вязов, алоэ возле лип и каштанов -- всюду смешивалась растительность Юга и Севера. Вот климат Гранады и вот одно из ее очарований: это огонь и лед, зной и прохлада, и чем жар жгучее, тем сильнее тает снег на Сиерре, и тем стремительнее бегут ручьи и фонтаны. Это слияние воды и огня делает климат Гранады единственным в мире. Прибавьте к этому, что если ветер со стороны Сиерры-Невады, то, несмотря на весь зной солнца, воздух наполнен прохладой. В этих густых аллеях редко кого встречаешь - самая пустынная тишина; но все вокруг журчит и шелестит, словно роща живет и дышит. Местами стоят скалы, покрытые зеленым мхом; по иным тоненькими сверкающими ленточками бегут ключи. Это не походит ни на какой сад в Европе: это задумчивость Севера, слитая с влажною, сверкающею красотою Юга. Я лег на прохладный мох первого попавшегося камня и долго лежал, вслушиваясь в журчанье ручьев, словно в какие-то неясные, но сладкие душе мелодии. Как понимал я скорбь мавров, когда изгоняли их из Гранады! В 1772 году приезжал в Испанию посол от мароккского владетеля. Он был мавр и попросил позволения ехать назад через Гранаду. Войдя в Альамбру, он начал молиться, заплакал и, ударяя себя в грудь, горестно вскричал: "Как могли мои предки потерять такое блаженство!". Я помню, как один мавр в Танхере, едва объяснявшийся по-испански, сказывал мне, что в семье его хранится ключ от их дома в Гранаде, который заперли они при изгнании. Мавры надеются когда-нибудь воротиться в Гранаду!

Я уже говорил о Кордове: этот город до сих пор сохраняет весь свой восточный характер; в Севилье, напротив, испанский элемент слился с мавританским, и из этого слияния вышло нечто необыкновенно привлекательное, оригинальное, поэтическое - словом, вышла Севилья. Но в то же время я не знаю, как передать вам эту особенную прелесть ее: у ней нет великолепного местоположения, как у Неаполя, нет роскошной итальянской природы: Севилья стоит среди широкого поля, окруженная ветхими мавританскими стенами; даже ее Гвадалквивир бежит не через нее, и в нем отражаются не "дивные ножки", продетые в железные перила, а грязные дома предместья Триана, наполненного цыганами, да зубчатые арабские башни старинных укреплений Севильи. Красота ее не от природы и не от искусства: ее улицы узки и извилисты, дома чужды всякого архитектурного стиля; очарование Севильи заключается в ее жителях, в обычаях, в нравах.

Дома здесь, усеянные балконами, почти все в два этажа; двери домов железные решетчатые, сквозь них видны мавританские внутренние дворы (patios) с их тонкими, грациозными колоннами, фонтанами и цветами. Эти дворы составляют щегольство севильян. Дверь нарочно делается большая, чтоб сквозь решетку ее двор весь был виден с улицы. Его украшают как только возможно: тут и картины, и фонтаны, и зеркала, и цветы, и деревья. Днем дверь завешивается от жару. Здесь, как известно, спасаются от дневного зноя только тем, что закрывают все отверстия, в которые может проникать на двор или в комнаты жгучий воздух, и днем здесь в комнатах царствует постоянный сумрак. Если нет натуральной крыши из винограда, то двор на день задергивается сверху полотном. Днем Севилья пуста; окна и балконы закрыты ставнями, будто из всех домов хозяева выехали. Севилья, словно ночная, нервическая красавица, оживляется лишь тогда, как становится темно. Занавесы дверей тогда отдергиваются, каждый двор освещен лампами, фонтаны блещут; ставни балконов и окон открыты; в каждом окне сверкает несколько пар темных глаз. Это пробуждение Севильи имеет в себе что-то чарующее. Здесь экипажи не ездят; и как ездить по этим улицам шириною в 5 и 6 шагов! Кроме старинных, уродливых колесин, стоящих за городом и нанимаемых только в окрестности, я не видал здесь никаких экипажей. Эти улицы, пустынные днем, вечером полны толпами гуляющих. Tomar el fresco -- брать прохладу -- может быть вполне понято только в южной Испании, где дневной ветер лишь жаром пышет в лицо, деревья корчатся от палящих лучей солнца, отражаемых камнями мостовых, и где сумрачный день -- такое редкое счастие; где небо неумолимо постоянно в своей темно-голубой яркости, и только одна ночь с своей сильной росой приносит некоторую прохладу. И вся Севилья выходит "брать прохладу".

( Read more... )

Красота Испании давно вошла в пословицу, с давних пор поэты воспевают ее апельсинные и лимонные рощи... увы! это также одно из заблуждений, существующих насчет Испании. Впрочем, может статься, за несколько сот лет оно было и иначе, теперь же ничего нельзя себе представить унылее этой природы. Но унылость эта необыкновенно величава. Представьте себе, что нигде не встречаешь дерева, по окраинам полей одни только кусты розмарина; изредка маленькие деревни, без зелени, выкрашенные темно-глинистою краскою, - и деревни эти так редки, что, встречая одну, давно забыл уже о предшествовавшей. Глаза свободно пробегают пространство в 8, 10 верст, не встречая на нем ни одного жилья, ни одной малейшей рощицы олив, ничего, кроме душистых кустов розмарина; все это объято самою прозрачною, чистейшею атмосферой. Вероятно, на этой почве могли бы расти и дуб, и липа, и каштан; в Испании богатство лежит у ног человека - стоит только наклониться за ним; но испанцы еще не любят наклоняться.

<...> Между тем тут много рек, земля прекрасна. И представьте: причина такой пустынности не в лености и беспечности, а в предрассудке. Кастильцы твердо убеждены, что птицы сильно истребляют рожь, деревья же привлекают птиц и служат их убежищем. Отсюда их непреодолимое отвращение ко всякого рода деревьям. Несмотря на степной вид свой, поля Кастильи, там, где трудятся хотя слегка обработывать их, необыкновенно плодородны; не более как на два фута глубины почва влажна и даже водяниста, так что, несмотря на постоянные жары и на страшную сухость атмосферы, хлеб здесь постоянно в урожае. Но при дороговизне и трудности сообщений, даже при урожаях, кастильцу не на что купить сапогов. Деревни встречаются, как редкие оазисы - и какие унылые оазисы! Вдали по горизонту тянутся скалистые горы. Среди этой-то уныло-страстной природы и выработался тип испанского характера, медленный, спокойный снаружи, раскаленный внутри, упругий и сверкающий, как сталь, - африканский дикарь и рыцарь.

( Read more... )

Название этой книги Кэрол Берч обманчиво. Я ожидала что-то в духе "Воды слонам" Сары Груэн. Викторианская Англия, зверинец, экспедиции в поисках новых зверей.

Нет, все это есть. И Викторианский Лондон описан бесподобно, со всем его зловонием, будничностью, женскими судьбами, вписанными в узкие рамки нищеты и необходимости так или иначе заработать кусок хлеба. Где-то рядом живет беспокойной жизнью порт и где-то незримо присутствует море, маня в даль мальчишек и мужчин, дыша солеными ветрами. Здесь есть одновременно и узость и широта горизонта: загроможденные предметами лавки, заморские звери, слухи о драконе Комодских островов. В портовом районе - все рядом, все смешано. Сама история - второе рождение героя, Джаффи Брауна - начинается, когда он, еще мальчишка, встретился лицом к лицу с тигром на Рэтклифф-хайвэй. Видение поэтическое, мистическое. "Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи..." (И документально подтвержденный случай).

Звери в романе, мне кажется, - как маргиналии на карте или старшие арканы в таро - предвестники судьбы, аллегории стихий, знаки смерти. Struck between a mad God and merciless nature? What a game.

Книга, и судьба героев - жестока. Но мистика и поэзия остаются до самого конца, не делая ее милосерднее. Только притягательнее. Так жестоко и бесконечно притягательно море, которое шумит и зовет в него вернуться.

( UPD )

Постмодернисткий роман, в котором контексты и образы прочитываются на 100% - это совершенно непередаваемое ощущение. Странное. Видна и вся творческая кухня писателя, и вся изнанка романа, словно вышивка с изнаночной стороны, мгновенно прочитываются имена и тайные смыслы. Отдельно странно, что знакомая и любимая с детства сказка о Марье Моревне рассказывается на английском языке... И та радость новизны, которую Катерина Валенте вкладывает в обыденные вещи - клейстер, банки, горчичники, маринованные огурчики... конечно же, водку и икру... Насыщенность простыми и понятными вещами, описанными с таким восторгом и энциклопедической точностью, выводит повествование на грань анекдотического... Впрочем, когда экспозиция, вводящая столь любовно в столь знакомый контекст, завершается, вышивка становится гуще, фантазия - безудержнее, и сказка становится полнокровной и живой. Уже не старательно русской, а запредельной. Контекст затмевается новым видением и новыми смыслами. И город Кощея, и его смерть по-настоящему живые. Как и сам Кощей. Если не прочтете роман, не поверите, каким трогательно, мучительно живым и притягательным...

Остров оказался живой. Не населенный живыми существами, а созданный из живой материи. Хови слышал биение двух сердец, а поверхность его блестела, словно кожа. Он понял, что это такое, только когда почти коснулся острова. Он рассмотрел две худощавые фигуры гостей с приема, вцепившиеся друг в друга с выражением ярости на лицах. Хови не имел чести быть представленным Сэму Сагански, не слышал он и ловко стучащих по клавишам пальцев Дуга Франкла. Он видел только двух сцепившихся врагов в сердце острова, который, казалось, вырастал прямо из них. Из их спин вздымались огромные горбы, конечности вытягивались и смешивались с плотью врага. Эта структура продолжала расти, образуя все новые узелки и отростки, ветвившиеся вдоль рук и ног, и каждое новое образование все меньше напоминало человеческую плоть. Это зрелище скорее восхищало, чем пугало. Похоже, оба борца не чувствовали боли. Глядя на то, как разрастается структура, Хови смутно осознавал, что присутствует при рождении новой тверди. В конце концов они умрут, тела подвергнутся разложению, но оплетающий их остров не такой уж хрупкий. Его края больше напоминали кораллы, чем плоть. Противники умрут и превратятся в окаменелости, похороненные в сердце созданного ими острова, а сам остров продолжит плавание.

Хови оттолкнул от острова свой плот из обломков дома и поплыл прочь. Дальше море было усеяно обломками: мебель, куски штукатурки, светильники. Он проплыл мимо головы карусельной лошадки: она косила назад нарисованным глазом, словно напуганная происходящим. Но нарождающихся островов среди плавучего мусора больше не было. Похоже, Субстанция не творит из неодушевленных вещей. Или со временем она отзовется и на отголоски сознания создателей этих вещей? Может ли Субстанция из головы деревянной лошадки вырастить остров, который будет носить имя того, кто сделал лошадку? Все может быть.

Вот это самые правильные слова.

«Все может быть».

Диву даюсь, чем Голландия так приглянулась Петру I - она настолько далека нам, русским, по духу, что расслабиться и получать удовольствие у меня получилось только с третьей попытки. Разве что эти самым и приглянулась.

( Read more... )

Writers have long found that doppelgangers speak to our sense that there are unresolved tensions between opposing sides of our nature. Mistaken is peppered with references to classic works such as Poe’s short story “William Wilson”, about a man who is frightened to death by his double, but for Jordan the idea of the doppelganger evokes emotions more subtle than fear.

“I’ve never understood this fevered kind of madness in these doubles stories that the narrator seems to enter into, and the writer… The bundle of emotions I talk about in this novel, I know them very well, it’s more of a kind of nagging suspicion, a sense that you haven’t really lived your own life, that you haven’t lived the life that you should have.

“This is about a very real sense of loss. That’s far more satisfying to write about.”

Из этого интервью Нила Джордана.

... удивительная страна. Картинные галереи Италии - это одно разочарование.

Итальянская живопись - часть интерьера. Ее можно воспринимать только так, вживую... в церквях и палаццио.

Это было здесь, если кто не знает:

( Read more... )

Очередная книга Баркера про море снов, отступив, оставила мне сломанную игрушку - странный вопрос: что же снится России?

Из стародавнего интервью Клайва Баркера: "Я хотел в "Книгах Искусств" сказать об Америке нечто такое, что мне, надеюсь, удалось рассказать об Англии в "Сотканном мире. Если в двух словах, книга - о Голливуде, сексе и Армагеддоне".
("Succinctly put, it's about Hollywood, sex and Armageddon. I wanted to do for America with 'The Art' what I hope I accomplished by setting 'Weaveworld' in England.")

Возможно поэтому, многое в книге показалось... чуждым мне. Начиная с псевдоидиллических декораций романа - маленький городок, американская мечта, налаженный быт, мелочная религиозность, - и заканчивая самой идеей Армагеддона. Собственно говоря, мне кажется, именно эта антитеза определяет мифологическую суть Америки. Не случайно, американцы снимают все новые и новые фильмы-катастрофы, а в остальном мире этот жанр не распространен и вовсе не потому, что требует огромного бюджета. Просто для европейского (и российского) сознания идея Армагеддона не является болевой... Я, конечно, плохой судья, так как это все - очень и очень не мой жанр, но единственный европейский роман об Армагеддоне, который я читала - это "Благие предзнаменования" Пратчетта и Геймана... что, собственно говоря, само по себе очень значимо - ведь это фарс.

Тема налаженности и скуки жизни, возможно, ближе европейцам, чем нам, но все же - другой полюс, а следовательно и вся мифотворческая динамика иная. Мне кажется, европейская антитеза - это рационализм и непознаваемое: хаос, бессознательное, фанатизм, безумие, эскапизм. Вот поэтому Америка - родина научной фантастики, а Англия - фэнтези.

Так что же снится России, какие ключи питают ее мифотворчество? Из полузабытых Стругацких, Бесов, Капитанской дочки и собственных страхов я сложила такую антитезу: обыденный деспотизм, маленькие человечки и бесовское начало русского бунта. И тот и другой полюс связывает одно - потеря смысла жизни.

Ну ладно, чтобы не мучить окружающих и не вводить тэг "из пустого в порожнее", вывешу я еще Голландии. Каналы. Ну и населяющие их ботики, велосипеды, птицы, люди...

Всем выжившим посвящается)

( Еще около 20 )

Зато в мелочах голландцы наверстывают: невероятное литье и средневековая "нумерация" домов в картинках... и вообще детальки и финтифлюшки. Даты постройки дома, например...

Голландское искусство - это искусство малых форм, не случайно какой-то, прямо скажем, нездоровый процент населения занимается торговлей антиквариатом, не говоря уже о содержании частных музейчиков и пр.

( Тут их штук 15 )

Да ведь и крылья подрезаны...

( Read more... )
Спасибо

pirrattka за вдохновение.

"Город чудес" Эдуардо Мендоса столь наполнен Барселоной, что напоминает "Парфюмера" Зюскинда, вызывая странное чувство - на грани между горячечной любовью и стойким отвращением... Жизнь главного героя и прочий сюжет выступает только фоном, на котором разворачивается панорама города.

Вскоре он с удивлением обнаружил, что самым легким и спокойным считался домашний труд. На тот период им занимались 16 186 жителей Барселоны. Прочие виды деятельности протекали в ужасающих условиях: люди гнули спину от зари до зари, вставали каждый день в пять, а то и в четыре часа утра, чтобы поспеть вовремя к месту работы, получали жалкие гроши. Дети, начиная с пятилетнего возраста, уже были заняты в строительстве, на транспорте и даже помогали могильщикам на кладбище. Порой с Онофре Боувилой обращались любезно, порой – с откровенной враждебностью. На одной ферме его чуть не забодала корова, а угольщики натравили на него огромную собаку. Были районы, полностью пораженные тифом, оспой, рожистым воспалением, скарлатиной. Он также столкнулся со случаями хлороза (бледная немочь), цианоза (синюха), слепоты (темная вода), некроза (омертвение тканей), столбняка, паралича, приливов крови, эпилепсии, дифтерита гортани. Истощение и рахитизм подтачивали детей; туберкулез косил взрослых; сифилис – и тех и других. Как и любой город, Барселона подвергалась нашествию страшных бедствий того времени: в 1834 году разразилась эпидемия холеры, поразив смертью 3 521 человека; двадцать лет спустя, в 1854 году, болезнь повторилась и унесла уже 5 640 человек. В 1870 году в Барселонете распространилась желтая лихорадка, пришедшая с Антильских островов. Весь квартал был эвакуирован, а пристань Риба – та и вовсе сожжена дотла. В этих условиях сначала всех охватывала паника, потом наступало отчаяние. Устраивались религиозные процессии и покаянные массовые молебны. На них собирались как те, кто в недавнем прошлом принимал участие в сожжении монастырей во время стихийного бунта, так и те, кто считал эти акты варварством. Причем самыми раскаявшимися выглядели люди, которые незадолго до этого с остервенением поджигали смоляным факелом сутану несчастного священника, играли в бильбоке святыми образами и варили, как потом рассказывали, в глиняных горшочках похлебку из святых мощей, называя это блюдо escudella i earn d'olla. Затем эпидемии шли на убыль и затухали, но не совсем: всегда оставались неприступные бастионы, где болезнь окапывалась, пускала глубокие корни и прекрасно себя чувствовала. Таким образом, одна эпидемия накладывалась на другую, не дав первой закончиться. Врачи были вынуждены бросать еще не совсем выздоровевших пациентов на произвол судьбы, чтобы тут же заняться новыми, и так до бесконечности. Расплодилось великое множество разного рода шарлатанов: знахарей, травников и колдунов. Со всех площадей раздавалось невнятное бормотание, предвещавшее приход Антихриста, Судного дня и некоего Мессии, который таки являлся, но проповедовал как то странно, проявляя больший интерес к состоянию кошелька, нежели души ближнего своего. Кое кто, руководствуясь благими намерениями, предлагал совершенно бесполезные, хотя и безобидные средства лечения или профилактики, как то: кричать на луну в полнолуние, привязывать колокольчики к икрам, чтобы отпугивать злых духов, или выцарапывать на груди знаки зодиака и изображение колеса, на котором четвертовали святую Екатерину. Испуганные и беззащитные перед разрушительными последствиями эпидемий, люди безропотно покупали всевозможные талисманы и послушно пили водопроводную, в лучшем случае родниковую воду, выдаваемую за чудесное зелье, и заставляли пить ее своих детей, думая, что избавляют их от напасти. Гибли целыми семьями, и муниципалитет сразу опечатывал дом, но нехватка жилья была такова, что всегда находился бедолага, предпочитавший риск заражения скитанию под холодным дождем; он занимал пустующее жилище, тут же подхватывал инфекцию и потом умирал страшной безвременной смертью. Однако не всегда происходило именно так: бывали и случаи самоотверженности, что естественно в экстремальных условиях. Так, например, рассказывали об одной монашенке, уже в летах, по имени Тарсила, знаменитой еще и тем, что Бог, кроме умения сострадать, одарил ее роскошными усами. Едва узнав, что неизлечимая болезнь укладывала очередную жертву в постель, она мчалась к этому человеку, чтобы скрасить последние часы его жизни игрой на аккордеоне. И неизменно проделывала это в течение десятилетий, не подцепив ни одной болячки, как бы обильно ее ни кропили заразными брызгами при кашле и чихании.

Беззастенчиво натаскала себе эти фото из чужого ЖЖ. Вместе с подписями...

Замок Дансейни находится возле деревни Даншоклин, которая находится в графстве Мит возле городка Трим. Это самый старый из обитаемых собственно семейством замков Ирландии, ему больше 800 лет. Нынешний 20й лорд Дансейни, Эдвард Планкетт - художник-кубист. Его покойный дед, 18й лорд Дансейни, тоже Эдвард Планкетт - мой любимейший писатель. Рэндалл, будущий 21й лорд Дансейни - плейбой и будущий деятель Большого Кино. Замок велик, промозгл и холоден, но все это долгая и немного печальная история семьи...

... старинный коттедж, который надо было отремонтировать еще 200 лет назад, а теперь непонятно, что и делать...

Старинное аббатство на территории Дансейни, покинутое лет 600 назад...

Библиотека

Голубая гостиная

Живая поэзия и волшебство...
Ах.