Мораль такова...
Mar. 2nd, 2012 09:07 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
black_maryaПрохожий, в то серое мартовское утро 1897 года переходящий на свой страх и риск площадь Мобер, или Моб, как зовется это место у всякого жулья... оказался бы в одном из считанных уцелевших, не снесенных бароном Оссманом средневековых кварталов, в гуще зловонных переулков, пересекаемых рекою Бьеврой, которая тогда еще не была убрана в подземную трубу и бурлила, извиваясь и рыча, на сливе в близко протекавшую Сену. ... Все эти улочки в те поры были истыканы сквалыжными притонами. Хозяева их были обыкновенно из Оверни, азартной алчности, и просили за первую ночь по меньшей мере франк, за прочие по сорока сантимов плюс еще двадцать сантимов, если постоялец требовал простыню.
Поверни путник на улицу... д'Амбуаз, приблизительно на ее середине, меж борделем, замаскированным под пивную, и таверной, предлагавшей с гадчайшим вином закуску стоимостью в два су (плата уже и тогда посильная для студентов соседней Сорбонны), путник попал бы в закоулочек или тупичок... приютивший в себе кабак "тапи-франк", то есть из таких разничтожных, что ни на есть отпетых питейных заведений, где хозяйствует какой-нибудь уголовник, а сходятся там бандиты и ворье. Место это печально известно среди прочего тем, что в восемнадцатом веке там варили свои зелия три знаменитые отравительницы, сами же и задохнувшиеся от смертоносных испарений собственного производства.
... Хоть площадь Мобер уже не тот волчий угол, каким она была во времена моего вселения... когда везде мельтешили перепродавцы табака выковыренного из окурков. Крупно порезанный, из окурков сигар и из выбитых трубок табак стоил за фунт по франку и двадцати сантимов. А то, что добывалось из сигаретных окурков, стоило от франка пятидесяти до франка шестидесяти за фунт... Невелика коммерция, и, знать, поэтому никто из шустрых шнырял, чьей выручки хватало только на питье в кабаке, не ведал, куда ему голову приклонить с приходом вечера. Там околачивались и сводники, лишь в третьем часу пополудни вылезавшие из-под перин, а прочую часть дня курившие прислонившись к стеночке, как тихие пенсионеры, с тем чтобы преобразиться в свирепых волкодавов после того, как стемнеет и начнется работа. Слонялись унылые щипачи, с горя запускавшие ручонки друг другу в карманы, потому что ни один нормальный горожанин не шел по доброй воле на эту прожженную площадь. ... Ходили там и блудницы с обвисшими статями, которые будь они привлекательнее, подвизались бы в brassiries a femmes, но, потрепанные, они могли только предлагать себя старьевщикам, мазурикам и окурочным лотошникам. ... В толпе в былое время густо лавировали еще и соглядатаи из полицейской префектуры, подыскивая себе в том людском месиве "наседок", то есть осведомителей, подслушивая существенные сведения о замыслах банд, об их намерениях и соглашениях, особенно когда кто-то шептал другому не очень тихо, надеясь, что слова потонут в оглушительном гомоне.
Как ни странно, пространно-зловонные описания Парижа показались мне наиболее привлекательными во всем романе.
А вообще по следам "Пражского кладбища" наглядно и очевидно, что нравятся по-настоящему мне лишь те романы Умберто Эко, где мне симпатичен главный герой. Постмодернисткие мозаики интересны, когда на смутно знакомые, позабытые, памятные факты читателю удается взглянуть новыми глазами. Глазами Симоне Симонине мне смотреть не интересно, этот предвзятый взгляд рассматривает как раз то, на что и глаза бы не смотрели, черт с ними с приключенческими перепетиями и заговорами, и в упор не видит то, что могло бы скрасить пилюлю.
Отдельно странно, что роман нарочито, по-эковски чрезмерно назидателен. Мораль сей басни такова, как гласит авторский "бесполезный ученый комментарий":
А если вдуматься, то скажешь, что и Симоне Симонини, сборный герой, принявший в себя черты и поступки множества различных людей, в определенном смысле существовал. И даже, вынужден сказать, существует до сих пор среди нас.
Поверни путник на улицу... д'Амбуаз, приблизительно на ее середине, меж борделем, замаскированным под пивную, и таверной, предлагавшей с гадчайшим вином закуску стоимостью в два су (плата уже и тогда посильная для студентов соседней Сорбонны), путник попал бы в закоулочек или тупичок... приютивший в себе кабак "тапи-франк", то есть из таких разничтожных, что ни на есть отпетых питейных заведений, где хозяйствует какой-нибудь уголовник, а сходятся там бандиты и ворье. Место это печально известно среди прочего тем, что в восемнадцатом веке там варили свои зелия три знаменитые отравительницы, сами же и задохнувшиеся от смертоносных испарений собственного производства.
... Хоть площадь Мобер уже не тот волчий угол, каким она была во времена моего вселения... когда везде мельтешили перепродавцы табака выковыренного из окурков. Крупно порезанный, из окурков сигар и из выбитых трубок табак стоил за фунт по франку и двадцати сантимов. А то, что добывалось из сигаретных окурков, стоило от франка пятидесяти до франка шестидесяти за фунт... Невелика коммерция, и, знать, поэтому никто из шустрых шнырял, чьей выручки хватало только на питье в кабаке, не ведал, куда ему голову приклонить с приходом вечера. Там околачивались и сводники, лишь в третьем часу пополудни вылезавшие из-под перин, а прочую часть дня курившие прислонившись к стеночке, как тихие пенсионеры, с тем чтобы преобразиться в свирепых волкодавов после того, как стемнеет и начнется работа. Слонялись унылые щипачи, с горя запускавшие ручонки друг другу в карманы, потому что ни один нормальный горожанин не шел по доброй воле на эту прожженную площадь. ... Ходили там и блудницы с обвисшими статями, которые будь они привлекательнее, подвизались бы в brassiries a femmes, но, потрепанные, они могли только предлагать себя старьевщикам, мазурикам и окурочным лотошникам. ... В толпе в былое время густо лавировали еще и соглядатаи из полицейской префектуры, подыскивая себе в том людском месиве "наседок", то есть осведомителей, подслушивая существенные сведения о замыслах банд, об их намерениях и соглашениях, особенно когда кто-то шептал другому не очень тихо, надеясь, что слова потонут в оглушительном гомоне.
Как ни странно, пространно-зловонные описания Парижа показались мне наиболее привлекательными во всем романе.
А вообще по следам "Пражского кладбища" наглядно и очевидно, что нравятся по-настоящему мне лишь те романы Умберто Эко, где мне симпатичен главный герой. Постмодернисткие мозаики интересны, когда на смутно знакомые, позабытые, памятные факты читателю удается взглянуть новыми глазами. Глазами Симоне Симонине мне смотреть не интересно, этот предвзятый взгляд рассматривает как раз то, на что и глаза бы не смотрели, черт с ними с приключенческими перепетиями и заговорами, и в упор не видит то, что могло бы скрасить пилюлю.
Отдельно странно, что роман нарочито, по-эковски чрезмерно назидателен. Мораль сей басни такова, как гласит авторский "бесполезный ученый комментарий":
А если вдуматься, то скажешь, что и Симоне Симонини, сборный герой, принявший в себя черты и поступки множества различных людей, в определенном смысле существовал. И даже, вынужден сказать, существует до сих пор среди нас.
