black_marya: (читаю)
Ask Jordan why he chooses some subjects for novels and others for film and there's much shuffling of cigarettes. "Films gave me an opportunity to write stories which are nothing to do with myself, that deal with melodrama and dramatic tension, all those things that Joyce and Beckett threw out of the novel. "With a book you're dealing with your own internal life much more. When I write fiction there's a certain fidelity to language that I have to adopt, or else I feel I'm cheating or telling a lie. There's a tremendous satisfaction in doing that."

"I was always pretty obsessed with the cinema, you know. The Past is a book that's almost crippled by the ideas of cinema. It starts with a photograph and is about a photographer. The entire book is composed with visual descriptions, it really is. I feltI was trying to push this form somewhere it didn't want to go. So I began to make films after that."

"And the basic drift behind the novel is of a narrator who's trying to find the reality of his upbringing, you know, of his parentage. But yet it's all done through a series. It's a whole host of visual images, you know. And the central, the kind of most enigmatic, character in this novel is a photographer. And so the whole book almost is - adamantly refuses to admit any kind of element into his narrative that is not heard or described or can be photographed. So, in a way, when I finished this book I felt, look, I'm so obsessed with visual imagery that I thought I would, you know, explore the possibility of making films."

"... I kind of regard them as the same thing. And it's hard to explain that to people. They don't quite understand why, you know, how you can work in such a visual medium and how you can also work with words. But it's the way I've developed really. And I just don't see any real difference in the creative instinct, in the imagining or the dreaming up of the particular piece of work."
black_marya: (читаю)
Как же давно я не писала о книжках... они последнее время, даже хорошие, казались какими-то проходными. А вот теперь мне хочется заявить, что "Мистера Пипа" Ллойда Джонса  нужно непременно прочитать. Книжка одновременно и нежная и суровая, о силе воображения и одовременно о бессилии человеческого слова, о малом - солнечном тепле, глотке воздуха, махине дерева во время наводнения, лжи, молчании, покорности обстоятельствам, о великом - учительстве, самопожертвовании, слепой вере, предательстве, самоопределении человека. О больших надеждах. Без ложного пафоса, без ложной простоты.
Пересказывать даже завязку сюжета не хочу, ибо в книге все взаимосвязано... да и анотации, пусть и обманчиво однозначные, можно без труда найти в интернете... но очень советую почитать.
black_marya: (чюрленис)


Она очень и очень японская, но именно такая, как я люблю: о смерти...



И о любви...
black_marya: (читаю)
Книжка Эрин Моргенштерн на самом деле называется "Ночной Цирк", но мне больше нравится это второе название... цирк сновидений, цирк мечтателей. Открывается она цитатой из Оскара Уайльда - "Мечтатель - это тот, кто лишь при свете луны сумеет найти свой путь, и воздаяние его в том, что он увидит рассвет прежде всего мира".
А под занавес звучит, конечно же: "Окончен праздник. В этом представленье / Актерами, сказал я, были духи. / И в воздухе, и в воздухе прозрачном, / Свершив свой труд, растаяли они. - / Вот так, подобно призракам без плоти, / Когда-нибудь растают, словно дым, / И тучами увенчанные горы, / И горделивые дворцы и храмы, / И даже весь - о да, весь шар земной. / И как от этих бестелесных масок, / От них не сохранится и следа. / Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь."

Книга совершенно упоительная. И разве важно, насколько серьезна и глубока книга, если от нее настолько не хочется отрываться, если в нее так легко войти и так чудесно затеряться. Она раскрывается всем органам чувств: осязается ткань (ткань повествования, ткань взлетающего платка фокусника, облака, лед и пламя); цвета - на фоне черно-белой гаммы, в которой оформлено и повествование, и сам цирк - горят кровью, переливаются и преображаются; запахи сладкого костра, карамелизированных яблок, корицы и какао наполняют ночной воздух и ароматы чужих воспоминаний наполняют бутылочки, колбочки, сундучки...

В ней есть многое из того, в чем от книги к книги я нахожу себя, - временные пласты, набегающие друг на друга, словно волны, неразывная связность мира для братьев, двойников, любовников, тень смерти... ну вспомните хотя бы историю Мерлина и Нимуэ. Если поверите моему совету и прочтете (думаю, рано или поздно роман переведут) - вспомните непременно. 

Ну и не случайно на первой же странице автор напоминает своему читателю этимологию слова цирк - "круг", "кольцо". Цирк создается замечательными мастерами, настоящими волшебниками, в их замкнутом кругу он живет каждый день, с ними он ездит по всем уголкам мира, появляясь неожиданно, открываясь только ночью. Цирк служит ареной для соревнования двух магов (или иллюзионистов?), и это соперничество вошло в их кровь и плоть, определив их судьбу с того момента, когда наставники надели им на руки кольца в знак принятого пари, в знак начала представления.
black_marya: (человеческое лицо)
It was important that everything [in Mister B. Gone] be contained within the words. In fact at one point somebody suggested I do some illustrations, and I said, 'Christ, no. Absolutely not!' This is about characters who live in our imaginations, conjured through these words. I don't want to do anything that could compromise that conjuring... [It's] exactly the opposite of Abarat. This is a book about 'The Word'. Where 'The Word' comes from; where 'The Word' goes; what 'The Word' can achieve; and what 'The Word' can fail to do.
It's a completely different kind of writing from third-person, because when you're constructing a narrative that way, it's a different kind of language you're using. Botch's language is particular to himself. He's not one for highfalutin terms. He speaks in basic, short sentences. The kind of language I used in Imajica, for instance, which was long sentences with many clauses in them and lengthy, dense paragraphs, was totally unwanted here. What I needed was Botch's simple, demonic voice.
I wrote it in a sort of madness. Once I started, I couldn't stop. It was strange, it was very strange. I even suspended painting for a while, which I haven't done for a long time and was not good for me physically. I actually keep fit by painting four hours a day. And it wasn't good to suspend that. But Jakabok, dammit, called me back to the page. Even when I was weary, I couldn't shut him up; he was there in my head. I knew what the next sentence was, always, always...


Увы, книга оказалась "не моя", прежде всего по стилистике, наверное... но я сознательно не стала погружаться в нее с головой, что лишило голос рассказчика его притягательной, демонической силы и власти напугать, ранить, заставить задуматься.

Эпос

Jun. 18th, 2012 12:04 am
black_marya: (читаю)
Ну надо же, какой редкостный зверь мне попался в "Мэбэте" Александра Григоренко. Поначалу простая и незвучная проза не затягивает, хочется только убить корректора, не озаботившегося расставить запятые настолько, что смысл местами затемнен. Остро не хватает быта, этнографических подробностей. Не оставляет недоумение, ну как же можно без них писать "Историю человека тайги"? Но вдруг в романе, как в человеческом видении мироздания, открывается второе дно, дорога, по которой человека сопровождают боги и мучительные поиски себя. Ну и да, наверное, нельзя умолчать - верный пес.

В общем, правы те, кто видит в романе эпос: "Очевидной пользы — развлечься или радикально подкорректировать картину мира с помощью ранее неизвестных фактов — от этого чтения нет; тут катарсис вместо прагматики. Материал — сибирско-таежный, а суть — та же, что в древнегреческих трагедиях, в «Эдипе»: человек и рок, судьба. Собственно, все книги пишутся про это — только одни химически чистые, а другие — разбавленные. «Мэбэт» неразбавленный совсем; редчайший образец литературы-литературы, вообще без примесей".

Не буду цитировать сам роман, и вне контекста слишком банально прозвучит, и вообще лучше сами читайте...

black_marya: (читаю)
Роман Джейми О'Нила, как хорошее вино, я долго выдерживала на полке. Этот густой язык сложен для восприятия: дублинский слэнг, внутренний монолог героев, склонность автора скорее к аллюзиям на реалии, чем прямому описанию.

But it’s odd the way these things go: it’s not the reader you need to convince, but yourself. When I was sure I was comfortable with some aspect – street furniture for instance – I was happy to write nothing about it. After all, who walks along a street noticing the postbox? The danger of too much period detail is that your characters drown in it: the universality of emotions is lost, and your book becomes merely an historical fiction. But I needed to be sure I knew enough, in order to leave most of it out.

И все же буквально с первого же абзаца терпким послевкусием остается почти стихотворный ритм прозы:

Grey morning dulled the bay. Banks of clouds, Howth just one more bank, rolled to sea, where other Howths grumbled to greet them. Swollen spumeless tide. Heads that bobbed like floating gulls and gulls that floating bobbed like heads. Two heads. At swim, two boys...

- чувство влюбленности в родные места, а речь героев удивительно ярко вычерчивает характеры.
For me, the sounds of words, their rhythm in a phrase, can advance a plot, reveal a character, as readily as the dullest meaning.
Думаю, если перечитать, будет только вкуснее.

Роман, конечно, исторический, уже потому что он посвящен Ирландии 1915-1916 годов, периода, полного подспудной жизнью. И все же он не исторический - в нем практически нет исторической перспективы, зато равновесно с большими событиями, очень жизненно, нас занимают, на первый взгляд, незначительные, частные происшествия, разговоры, обещания, мечты. Море. Острова. Знаки.

И в общем-то близкая мне идея того, что любовь к отчизне, и в том числе стремление отстоять ее самостояние с оружием в руках, вырастает из таких частностей, как улыбка любимого человека, или воскресное утро, проведенное за плаванием. Пожалуй, только, слишком уж явно прописанная в концовке романа.

(The whole notion is that two boys, in their friendship and their love, would discover their own country - a country, in the end, that would be worthy of their fighting for it).

И, конечно же, его нужно бы перечитать, и перечитать со словарем, что я, конечно, заленюсь сделать - читать роман нужно так же, как он писался и задумывался:

Ten years I worked at that hospital, the ten years it took to write At Swim. Like a good lover, that novel provoked me, angered me, it left me despairing at times – but it never bored me, the writing of it. I loved the research, learning new words, new facts, learning how to research even (seven years before I hit upon a newspaper library!) Much of writing, of course, is avoiding the page, and research can become the surest form of pencil-sharpening.
Then again, I have a love for words.  I remember my delight in finding the word ‘tarse’ – the OED defines it as ‘penis’ and records its last outing in the 1700s. A fool loses his readers in arcane words, but the formulation ‘by arse or by tarse’ was too good to let pass.
black_marya: (читаю)




Романы Антонии Байетт - это всегда амальгама, в которой она не протягивает читателю путеводную нить, предоставляя самостоятельно выбирать главных действующих лиц, сюжетные и смысловые линии, параллели, аллюзии, факты. В 'Children's Book' музей Виктории и Альберта может стать и мастерской и домом. Семейный дом наполнен до краев фантазией, тенями и отражениями, тайнами и страстями. И там, где живет мастер, писатель, как в замке Синей Бороды есть темная комната, запертая на ключ. Вполне викторианские Джекилл и Хайд. Взаимоотношения и любовные связи изменчивы настолько, что чопорная, интеллектуальная английская проза напоминает в определенный момент маркесовские "Сто лет одиночества".

Знакомо звучит тоска по идиллической "старой Англии" - то ли уходящего девятнадцатого века, то ли невозвратного детства, то ли сказочных эльфийских холмов.
Узнается увлеченность Байетт утопическими течениями. Красочно расцвечены эмалями творения  мастеров Движения искусств и ремесел. Неожиданно мощно и отчего-то неприятно звучит история суфражистского движения. И исконный, живой (или даже животный) страх самой  писательницы перед обыденностью, рутиной женской судьбы, заключенной в стенах дома, не ведающей не только политических устремлений, но и образования и самореализации, открытости в сексуальных желаниях и самостоятельности в определении ориентиров собственной жизни.

В целом - мир Байетт подспудно, но властно женский, где мужчины - как порхающие мотыльки, радуют глаз, бередят душу, гибнут.
Страшной документальной нотой звучат списки окопов Первой мировой войны - Питер Пэн, Коттедж Венди...

Read more... )
black_marya: (Default)
Прохожий, в то серое мартовское утро 1897 года переходящий на свой страх и риск площадь Мобер, или Моб, как зовется это место у всякого жулья... оказался бы в одном из считанных уцелевших, не снесенных бароном Оссманом средневековых кварталов, в гуще зловонных переулков, пересекаемых рекою Бьеврой, которая тогда еще не была убрана в подземную трубу и бурлила, извиваясь и рыча, на сливе в близко протекавшую Сену. ... Все эти улочки в те поры были истыканы сквалыжными притонами. Хозяева их были обыкновенно из Оверни, азартной алчности, и просили за первую ночь по меньшей мере франк, за прочие по сорока сантимов плюс еще двадцать сантимов, если постоялец требовал простыню.
Поверни путник на улицу... д'Амбуаз, приблизительно на ее середине, меж борделем, замаскированным под пивную, и таверной, предлагавшей с гадчайшим вином закуску стоимостью в два су (плата уже и тогда посильная для студентов соседней Сорбонны), путник попал бы в закоулочек или тупичок... приютивший в себе кабак "тапи-франк", то есть из таких разничтожных, что ни на есть отпетых питейных заведений, где хозяйствует какой-нибудь уголовник, а сходятся там бандиты и ворье. Место это печально известно среди прочего тем, что в восемнадцатом веке там варили свои зелия три знаменитые отравительницы, сами же и задохнувшиеся от смертоносных испарений собственного производства.

... Хоть площадь Мобер уже не тот волчий угол, каким она была во времена моего вселения... когда везде мельтешили перепродавцы табака выковыренного из окурков. Крупно порезанный, из окурков сигар и из выбитых трубок табак стоил за фунт по франку и двадцати сантимов. А то, что добывалось из сигаретных окурков, стоило от франка пятидесяти до франка шестидесяти за фунт... Невелика коммерция, и, знать, поэтому никто из шустрых шнырял, чьей выручки хватало только на питье в кабаке, не ведал, куда ему голову приклонить с приходом вечера. Там околачивались и сводники, лишь в третьем часу пополудни вылезавшие из-под перин, а прочую часть дня курившие прислонившись к стеночке, как тихие пенсионеры, с тем чтобы преобразиться в свирепых волкодавов после того, как стемнеет и начнется работа. Слонялись унылые щипачи, с горя запускавшие ручонки друг другу в карманы, потому что ни один нормальный горожанин не шел по доброй воле на эту прожженную площадь. ... Ходили там и блудницы с обвисшими статями, которые будь они привлекательнее, подвизались бы в brassiries a femmes, но, потрепанные, они могли только предлагать себя старьевщикам, мазурикам и окурочным лотошникам. ... В толпе в былое время густо лавировали еще и соглядатаи из полицейской префектуры, подыскивая себе в том людском месиве "наседок", то есть осведомителей, подслушивая существенные сведения о замыслах банд, об их намерениях и соглашениях, особенно когда кто-то шептал другому не очень тихо, надеясь, что слова потонут в оглушительном гомоне.


Как ни странно, пространно-зловонные описания Парижа показались мне наиболее привлекательными во всем романе.

А вообще по следам "Пражского кладбища" наглядно и очевидно, что нравятся по-настоящему мне лишь те романы Умберто Эко, где мне симпатичен главный герой. Постмодернисткие мозаики интересны, когда на смутно знакомые, позабытые, памятные факты читателю удается взглянуть новыми глазами. Глазами Симоне Симонине мне смотреть не интересно, этот предвзятый взгляд рассматривает как раз то, на что и глаза бы не смотрели, черт с ними с приключенческими перепетиями и заговорами, и в упор не видит то, что могло бы скрасить пилюлю.

Отдельно странно, что роман нарочито, по-эковски чрезмерно назидателен. Мораль сей басни такова, как гласит авторский "бесполезный ученый комментарий":
А если вдуматься, то скажешь, что и Симоне Симонини, сборный герой, принявший в себя черты и поступки множества различных людей, в определенном смысле существовал. И даже, вынужден сказать, существует до сих пор среди нас.
black_marya: (человеческое лицо)
The Stranger's Child. Этот роман я ждала 5 лет. Время, угаданное заранее, ведь Алан Холлингхерст с 1988 года публикует по роману каждые 4 года. Это, собственно говоря, единственная причина, по которой я еще не писала о нем здесь, хотя Холлингхерст - один из любимых моих авторов, которого я готова рекомендовать всем, несмотря на гейскую тематику его романов. Поэтому я не осмелюсь назвать его классиком, хотя, более обтекающе, скажу - его проза, вопреки всем модным тенденциям современности, оставляет ощущение классического романа, сдержанно точного в своем психологизме.

Поначалу я хотела сказать, что Холлингхерст пишет своего рода "детектив чувств": он не описывает развернуто и слегка занудно переживания своих героев. В его романе нет многословного "внутреннего я" персонажей. Но есть большее - жесты, слова. Все это вроде бы банально и ни о чем. Но при этом "интрига" внутренней жизни прочитывается безусловно. Более точно, мне кажется, сказать, что он выписывает своих героев в поразительной чуткостью и настроенностью на них, той, которая никоим образом не идеализирует и не высвечивает достоинства во искупление всех недостатков. Нет, это сокровенная прозорливость влюбленного к малейшему жесту и слову дорогого человека.

С такой же хирургической точностью он выбирает временной срез, позволяющий вполне раскрыть подспудную жизнь Англии.

1913 год: музыка Вагнера, разговоры о Германии и ожидание войны, мальчишеская готовность сложить голову за свою страну, любовь к родному дому, гордость своим наследием, Кембридж и его традиции, частью достославные, частью замалчиваемые, ожидания молодых людей на пороге жизни.

1926: артистическая богема и новые веяния, отречение от кажущего неуместным, громоздким, смешным наследия прошлого, презрение к викторианской эпохе, на грани осознания - память в войне, боль о погибших, стремление возвеличить вспоминания о них, нарочитость, на полях жизни - позирование перед прессой, позирование перед самим собой, стремление перевернуть собственную жизнь.

1967: непонятная нам веха - отмена закона против гомосексуальных связей, новые ожидания, новая открытость, сближение социальных полюсов, одновременно и измельчание английской жизни, незримо увязанное с закатом Британской империи, и ностальгия по былому.

1980: память и забвение, неузнаваемо изменившийся быт, тщетные попытки биографа воссоздать ушедшую жизнь.

2008: новая открытость, иной ритм жизни, придавший иную переспективу устремлениям прежних поколений.

Неудивительно, что я хотела уподобить роман детективу, с его единством времени и действия. В каждый временной пласт, в каждую новую часть романа читатель падает, как в омут, не узнавая ни лиц, ни имен, ни отношений. Но затем в ритуалах обыденной жизни, разговорах и намеках восстанавливаются и повествовательные связи, и характеры, и взаимоотношения.

Для меня этот роман прочитывается как роман о памяти и забвении. Ключевая фигура - Сесил Валас, своего рода аристократический Руперт Брук, ослепительно живой в первой части, собирающий вокруг себя по праву харизмы, избалованности, таланта всех прочих героев, но уже во второй части - бесповоротно исчезающий из повествования (он убит на войне). Его биография - и предмет изысканий, и объект памяти. Память, которая со временем стирается, по мере того, как мертвеет поддерживающяя ее любовь. Под конец остаются только сноски в исследованиях о литературной жизни предвоенной Англии.

Без любви память обращается прах, рассыпаясь в руках...

Read more... )
black_marya: (читаю)
Название этой книги Кэрол Берч обманчиво. Я ожидала что-то в духе "Воды слонам" Сары Груэн. Викторианская Англия, зверинец, экспедиции в поисках новых зверей.

Нет, все это есть. И Викторианский Лондон описан бесподобно, со всем его зловонием, будничностью, женскими судьбами, вписанными в узкие рамки нищеты и необходимости так или иначе заработать кусок хлеба. Где-то рядом живет беспокойной жизнью порт и где-то незримо присутствует море, маня в даль мальчишек и мужчин, дыша солеными ветрами. Здесь есть одновременно и узость и широта горизонта: загроможденные предметами лавки, заморские звери, слухи о драконе Комодских островов. В портовом районе - все рядом, все смешано. Сама история - второе рождение героя, Джаффи Брауна - начинается, когда он, еще мальчишка, встретился лицом к лицу с тигром на Рэтклифф-хайвэй. Видение поэтическое, мистическое. "Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи..." (И документально подтвержденный случай).

Звери в романе, мне кажется, - как маргиналии на карте или старшие арканы в таро - предвестники судьбы, аллегории стихий, знаки смерти. Struck between a mad God and merciless nature? What a game.

Книга, и судьба героев - жестока. Но мистика и поэзия остаются до самого конца, не делая ее милосерднее. Только притягательнее. Так жестоко и бесконечно притягательно море, которое шумит и зовет в него вернуться.

UPD )
black_marya: (читаю)
Постмодернисткий роман, в котором контексты и образы прочитываются на 100% - это совершенно непередаваемое ощущение. Странное. Видна и вся творческая кухня писателя, и вся изнанка романа, словно вышивка с изнаночной стороны, мгновенно прочитываются имена и тайные смыслы. Отдельно странно, что знакомая и любимая с детства сказка о Марье Моревне рассказывается на английском языке... И та радость новизны, которую Катерина Валенте вкладывает в обыденные вещи - клейстер, банки, горчичники, маринованные огурчики... конечно же, водку и икру...  Насыщенность простыми и понятными вещами, описанными с таким восторгом и энциклопедической точностью, выводит повествование на грань анекдотического... Впрочем, когда экспозиция, вводящая столь любовно в столь знакомый контекст, завершается, вышивка становится гуще, фантазия - безудержнее, и сказка становится полнокровной и живой. Уже не старательно русской, а запредельной. Контекст затмевается новым видением и новыми смыслами. И город Кощея, и его смерть по-настоящему живые. Как и сам Кощей. Если не прочтете роман, не поверите, каким трогательно, мучительно живым и притягательным...

black_marya: (кофе)


Удивительное чувство - держать в руках воображаемую сказку, ту, которая существовала только как упоминание в романе, и вдруг оказалась настоящей.

Умничка Нил Гейман сказал про нее - "glorious balancing act between modernism and the Victorian Fairy Tale". И действительно, чудесное чувство, когда сказку тебе рассказывает сверстница, та, которая в детстве читала те же книжки. Здесь нет компиляций или заимствований или стеба, только чарующий голос рассказчицы и ощущение, что эта Волшебная Страна - та самая, о которой ты читала, мечтала, фантазировала. Дивно узнаваемая и ни в чем не похожая на другие.

Sacrament

Nov. 17th, 2011 01:02 am
black_marya: (человеческое лицо)
Ах черт, "Таинство" оказалось одним из лучших романов Баркера, очень личным и очень мне созвучным.

Баркер всегда поэтичен... да, пожалуй, его многосотстраничные романы выстроены как стихи; повествование имеет свой ритм, сложные рифмовки и аллитерации: оборванная в одной главке, нить повторится в следующей - с другой точки зрения, и то, что, вырванное из контекста, может показаться банальным, приобретет объем и вибрацию живого существа.
Знаете, не буду приводить цитаты... хотите - перескажу оглавление? Почти верлибром...

He Stands Before An Unopened Door
He Dreams He Is Loved
He Is Lost; He Is Found
He Meets The Stranger In His Skin
He Names The Mystery
He Enters The House Of The World
black_marya: (Default)
Идея поискать новых авторов через James Tait Black Memorial Prize не оправдала себя... книга Rose Tremain 'Sacred Country' поначалу напоминала "Чисто английское убийство" - заглохшая деревня, простые люди, семейное дело... и мечты о другом будущем. Конфликт поколений и гендерная самоидентификация вместо загадочного убийства. Краткая летопись, захватывающая годы с 1952 по 1980, на удивление бессобытийна... финал, в котором и крушение надежд и их свершение одинаково блекнут и теряются.
black_marya: (чюрленис)
С чего начать? Со степи, забайкальской степи 1945 года.

"Предрассветная степь лежала перед ним, безмолвно обещая множество путей, маня сделать шаг, раствориться в ней, стать полынью. Воздух был неподвижен, как скорбь, как утрата близкого человека или как великий артист, которому не нужны жесты, чтобы выразить самые глубокие чувства."

Степь задает ритм романа: "она, естественно, предполагает длинные, синтаксически развернутые конструкции, историческую фактуру и линейность повествования". Степь кажется, мерещится, манит, обманывает. Это и детские игры "в войну", "поиски Гитлера", волчонок, которого мальчишка выдает за щенка, жаворонок, которым он мечтает стать, погибнув на войне, загадка шахты, в которой умирают один за другим пленные японцы, запрятанная где-то контрабандная водка, поджидающая смерть, обереги ушедших с нажитых мест бурят, память, ненависть неотличимая от любви.

Степь как необъятное пространство и пустота империи, которое каждый человек заполняет чем-то своим... "В романе ведь империи как таковые отсутствуют. Мимо станции идут эшелоны на какую-то далекую войну…
Но эти двое — русский мальчишка и пожилой японский военнопленный врач — они выброшены из своих имперских систем. Им нужно их чем-то замещать, понимаете? "

Роман в общем-то краток. Нет, точнее, он сокращен. Поначалу роман задумывался как "эпос в шолоховском стиле", и это ощущение о него сохраняется. Язык то лиричен, то обыденно груб. Герои, показанные глазами десятилетнего мальчишки, немножко "ненастоящие", как все взрослые в восприятии детей. Тем не менее все характеры и секреты прочитываются безусловно. После, на вырост.

Именно в этом простодушном "на вырост" и заключена сила романа, который в общем-то говорит о человеке и империи. Русском мальчишке и японском самурае. "Поиски национальной самоидентификации, возрождение — давайте назовем его так — имперского мышления очевидно предполагают некую внутреннюю агрессию. Интеллектуальную агрессию в том числе. И самая сильная по агрессивности тема — это, конечно, тема войны. Попытка исследования войны (по крайней мере у меня) есть явный отклик на то, что происходит сейчас с Россией. Она усиливается."

И пусть к империям я отношусь равнодушно, роман достойный.
black_marya: (читаю)
...thank you to the anonymous student who once turned in a very bad poem about the priest-king in the East, and caused me to say to an empty office: Prester John deserves better.

Катерина Валенте удивительно соразмерна легенде о Пресвитере Иоанне, которую она собирает и раскладывает, как пасьянс или гадание. Как вы поверите, так вы и прочтете. Роман полон и средневековой любви к книге... или любви к средневековой книге? Он - словно ожившие маргиналии...

 
И не просто ожившие, живые... с нечеловеческими лицами, обычаями, судьбами. Но с человеческими сердцами, способными на любовь и страдание. И бессмертие.

Знакомые и неузнаваемые мотивы...

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. ...А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Love is hungry and severe. Love is not unselfish or bashful or servile or gentle. Love demands everything. Love is not serene, and it keeps no records. Love sometimes gives up, loses faith, even hope, and it cannot endure everything. Love, sometimes, ends. But its memory lasts forever, and forever it may come again. Love is not a mountain, it is a wheel. No harsher praxis exists in this world. There are three things that will beggar the heart and make it crawl—faith, hope, and love—and the cruelest of these is love.

Read more... )
black_marya: (человеческое лицо)
На семинарах по историографии наш преподаватель, Галина Романовна Наумова, не раз восклицала, ну неужели вы не можете отличить мужской текст от женского?! Помнится, такая постановка вопроса казалась мне очень странной... Но, видимо, женский подход к историографическому анализу, да и науке вообще, действительно отличается от мужского - возможно, женщин интересует не история идей как таковая, а их психологическая обусловленность.

Вот и роман Уильяма Бойда "Браззавиль-бич" - несомненно, мужской текст.

Роман написан от лица женщины, Хоуп Клиавотер, ученого-этолога, наблюдающей за жизнью и конфликтами шимпанзе и ставшей свидетелем гражданской войны в Конго. В книге переплетены разные временные и тематические слои: героиня пытается заново найти себя, воссоздавая историю своего замужества, пути личной и научной жизни.

Единственная запавшая в память фраза - the last thing you learn about yourself is your effect - сама по себе очень мужская. Женщин, мне кажется, степень собственного влияния на судьбы мира и жизни окружающих интересует в последнюю очередь. Как раз женского взгляда, размышлений о причинах поступков, сплетения и взаимного влияния внутренней и внешней жизни мне и не хватило. Поэтому-то мне и сложно сформулировать, о чем именно книга, - ведь даже картина мира и философское его обоснование дано во вставках, описывающих понятия из математической теории игр и турбулентности.

Хотя читается, безусловно, на одном дыхании.
black_marya: (чюрленис)
One of us died then, Emily. I can never be sure which one. Если бы я не любила Нила Джордана, я бы полюбила его за одну эту фразу.

Даже удивительно, насколько он созвучен мне. Чудаковатые, словно потерянные, герои, живущие на грани между прошлым и настоящим. Призраки, двойники, родственные души. Неуловимый юмор, емкие и лаконичные диалоги. (Теперь я уверена, что диалоги к своим фильмам Нил Джордан пишет сам). Но за меланхоличным ритмом повествования вдруг открывается обнаженный свет истинной привязанности. Честное слово, не знаю другого писателя, который был бы столь же лиричен, столь же чуток к биению человеческого сердца и звуку его шагов...
black_marya: (человеческое лицо)
Аннотация к единственной переведенной на русский язык книге Патриции Маккиллип начинается так: "Давным-давно из этого мира ушли волшебники, но мудрость их осталась сокрытой в загадках. " Когда-то именно эти слова побудили меня купить трилогию "Мастер загадок". И именно они удивительным образом передают ускользающую магию ее книг.

Сюжет книг странным образом стирается из памяти, и, видимо, в этом часть их очарования - это книги про полузабытую, дремлющую магию, отзвуки которой сохраняются в самых неожиданных местах: в загадках, балладах, вышивке на платье цыганки, знаке, прочерченном ножом на буханке хлеба, рунах, высеченных на валуне, буквице в старинном фолианте и, конечно, в самой глубине человеческого сердца. Ничто не бывает настоящему не утеряно, лишь забыто.

Возможно, кому-то эти слова из ее покажутся претенциозными:

Воображение – мой золотоглазый неусыпный монстр. Он требует пищи. Ему нельзя подсовывать одну и ту же сказку снова и снова, от этого он начинает худеть и плакать, его чешуя осыпается, а огненное дыхание истекает струйкой дыма. Лучше всего кормить его фактами – неожиданная диета для такого эфемерного существа, но реальные события, богатство их эмоционального содержания прекрасно насыщают воображение. Более того, воображение нужно регулярно выгуливать, или оно начинает метаться и издает странные звуки в самые неподходящие минуты. Если его игнорировать, оно только растет и шумит больше. Зато в хорошем настроении этот монстр забывает обо всем и плетет паутину сказок.

Но они удивительно точны. Из самых простых вещей сплетается паутина волшебства. И конечно, из слов. Патриция Маккиллип пишет как никто другой. Ее проза загадочна, метафорична и лаконична, как может быть только поэзия. Она не рассказывает, а пробуждает чувства, переплетает образы.

He struck a note so pure and sweet that her heart melted with astonishment. She closed her eyes again, breathing in the notes that followed, taking them deep into bone and marrow, into the place where tears began.

It was a while before Nairn understood the question, a little longer than that before the realized how right the bard was, and far too late when he understood at last how wrong.

He left his father in the company he most preferred, and went to track a bard who was neither living nor dead, and to find where a circle began.
 
К большинству загадок рано или поздно найдется ключ, надо только вспомнить, прочувствовать, угадать что-то большее, чем человеческий опыт, но настолько же простое, как любовь. Разбуженная магия - словно стихия, величественная, грозная, неподвластная и непостижимая для человека. И все же одно любящее слово может ее усмирить.

Увы, магия ускользает не только из памяти, но и от попыток ее описать. Так странствующие по книгам Маккиллип барды, школяры, историки, собиратели древностей описывают и повторяют загадки прошлого, снова и снова, тщетно. Вот и то, что задумывалось как рецензия на книгу 'The Bards of Bone Plain' окончательно спуталось в моих руках. Что же, оставлю последнюю цитату из книги, как путеводную нить, потянув за которую можно распутать этот клубок.

"There will be a competition," she wispered, feeling even her lips go cold. "Between bards from all over the realm for the highest position. They will come to Caerau to compete, and I will be here to see it."
"You will compete in it," he told her grimly, and she felt the full weight of his determination, anger, and despair. "You will win," he said again harshly. "You will find the roots and the wellsprings of this land within you, and sing them until the moon herself weeps. Because if you don't , that bard from Grishold, who is no bard but something ancient, dark, and dangerous, will sing in my place to the king, and I don't know what will befall this land when he has finished his song."

Profile

black_marya: (Default)
black_marya

January 2020

M T W T F S S
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
2728293031  

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

  • Style: Delicate for Ciel by nornoriel

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 5th, 2025 06:14 pm
Powered by Dreamwidth Studios